Я поманил ее пальцем. Девочка подумала и медленно направилась ко мне, забросив корзинку на плечо и теребя подол клетчатого платья.
Пока она шла, я все думал — что же я скажу ей?
А потом она подошла и остановилась, скромно потупив глазки.
Она подошла — и я придумал.
— Беру на себя, — негромко, но отчетливо произнес я.
— Что?! — изумилась она.
— Все. Все беру на себя. Ты ведь что-то хотела сказать мне? Говори, не бойся...
— Вы ведь не обедали, — тихо сказала девочка Менора. — Из города никого нет, и вы выпали из своей Фразы... а эти... они...
Она подумала и поправилась:
— А мы вас и не позвали даже. Там за большой сосной — видите? — кухня для Выпавших из Фразы. Тем более что вы наверняка Хозяин Слова или даже Господин Фразы... Подойдите и вас покормят.
— Хорошо, — улыбнулся я, и она робко улыбнулась в ответ. — Спасибо тебе. Я смотрю, ты здесь не в первый раз?
— В первый, — она снова глядела в землю, и краска бросилась ей в лицо. — А про кухню мне папа рассказал. Вообще-то я...
Я ждал. И дождался.
— Вообще-то я — половинка. У меня мама была Пришедшей из-за Переплета. Вы... выползнем. (Слово это далось ей с огромным трудом.) Сгубили ее, в прошлом году еще... деревом в лесу привалило, а папа говорит, что наверняка Боди вмешались. Папа ведь один не побоялся на Чужой жениться... теперь вот меня в Книжный Ларь привез — пусть все видят: Ахова дочка приняла Закон Переплета.
— Тяжело? — участливо спросил я.
— Тяжело... жить тяжело. Им все просто, они с рождения в Переплете, а я что ни сделаю — все Поступок. Раз — Поступок, два — Поступок, а судьба не дремлет... то ногу сломаю, то дом загорелся, а папа на промысле... или телок годовалый в воду свалился, а там бочаги... Из-за меня. От Переплета не укроешься, не уговоришь...
Она внезапно повернулась и унеслась прочь, оскользаясь на размокшей земле, а я стоял, как вкопанный, и все глядел вслед девочке-половинке с больными глазами.
«Они одного возраста, — думал я, — Талька и эта Менора... Господи, что это за Переплет такой, где за каждый Поступок — по морде? Ведь такую чушь Поступком зовут, что мимо пройдешь — не заметишь! Конечно, если все по ритуалу делать — жрать, спать, совокупляться, дохнуть... шаг влево, шаг вправо рассматривается как побег... рассматривается — кем?..»
И тогда я снова запутался в паутине. Она облепила меня со всех сторон, клейкими нитями опутав руки, ноги, мозг; я слабо ворочался в ней — бездумно, бессмысленно — а от движений моих по нитям, как по струнам, бежал легкий трепет, и вдалеке равнодушно-сытым пауком ждал таинственный Переплет... Он отражал дрожь, рожденную мной, и она возвращалась ко мне — результат моих трепыханий, моих Поступков, моих...
Возвращалась, становясь судьбой.
А когда мне показалось, что я начинаю что-то понимать — мир вновь стал прежним, и паломники дружно убирали со столов, двигаясь в накатанном ритме ритуально-привычных действий.
Я сунул руку в карман. Болботун молча укусил меня за палец.
— Все, друг запечный, — бросил я, глядя прямо перед собой и видя растекающийся туманом Переплет. — Хватит мудрствовать. Жрать пошли.
И мы пошли искать кухню Выпавших из Фразы.
Проходя мимо Меноры, помогающей тому самому мужчине, чей взгляд выдавал в нем охотника, я уловил странный обрывок их разговора.
— ...не врешь, девка? А ну, повтори!
— На себя берет, сказал!..
— Что? Что берет?!
— Все берет, сказал... все берет, и все на себя...
— Добра мне полные руки! — потрясенно сказал охотник.
И замолчал.
18.
Почтительность без ритуала — самоистязание. Осторожность без ритуала — трусость. Храбрость без ритуала — безрассудство. Прямодушие без ритуала — грубость.
...таких горемык, как я — в смысле Выпавших из Фразы по причине несвоевременного паломничества — оказалось еще трое. И мы основательно подчистили запасы отведенной для нас кухни. Весьма основательно, потому что запечник в моем кармане лопал за четверых, а я все просил добавки и удивлялся про себя — куда ж это в Болботуна столько лезет?! Не иначе как вредность его энергоемка до чрезвычайности...
Во время запоздалого обеда я неустанно поглядывал на своего соседа — хлипкого старикана (Хозяина Слова Крюхца) с носом невообразимо длинным и невообразимо синим — и старался повторять все его действия.
Даже жевал, как он. На левую сторону. Так сказать, на всякий случай.
И ничего — обошлось без приключений. Даже вкусно обошлось. С мясом и картошкой.
Пару раз неподалеку мелькали уже знакомые мне белые рясы, неестественно чистые в окружающей слякоти. На них осторожно косились, так что я не был исключением.
Хотя я — это понятно, а в глазах прочих ясно читалось уважение пополам с опаской. Видимо, репутация белых Страничников была здесь весьма... и весьма.
Поначалу я непроизвольно вздрагивал при их появлении, но близко к кухне они не подходили, и я перестал дергаться. Не знаю, бывает ли у привидений язва желудка, но наживать ее я не собирался.
А потом сизый вечер задумался — темнеть ли ему окончательно, переходя в ночь, или погодить на сытый желудок — а я обнаружил возле себя отца Меноры.
Он стоял с тем вежливо-равнодушным видом, которым отличалось подавляющее большинство паломников; он смотрел чуть мимо меня, щуря острые, как лезвие ножа, глаза — и такие же холодные, как это почти реальное лезвие; он словно вышел погулять перед сном и совершенно случайно остановился именно в этом месте — но я-то знал, чувствовал, что липовое все это, напускное...
Ждал охотник, меня ждал, и от меня ждал...
Чего?
Я вспомнил обрывок его разговора с дочкой — и понял. И встретился с ним взглядом, почти физически ощутив требовательность и неожиданную тайную надежду в глубине светлых настойчивых глаз.
— Беру на себя, — негромко бросил я в сырость и серость.
— Все? — тут же спросил он.
— Все, — наглость, похоже, стала входить у меня в привычку. — Все беру на себя. Что дальше?
— Пошли, — шепнул охотник. И громко: — Прошу Человека Знака снизойти до скромного временного жилища Человека Знака Аха-промысловика, и дочери его Меноры, да отразит Переплет Поступки наши и воздаст по мере и весу...
Мы поднялись на пригорок и круто взяли влево, лавируя между стволами деревьев, почти неразличимых в сумерках. Влажный воздух липнул к лицу, как отсыревшая тряпка; я зажмурился, и тусклая искорка Дара Вилиссы разгорелась во мне, превращаясь в путеводный огонек — указующий и направляющий.
Я так и шел — с закрытыми глазами — поскольку ни на зрение, ни на слух потомственного горожанина сейчас нельзя было положиться, даже на зрение и слух покойного горожанина, каким был я; или ложного горожанина, беря во внимание мою личину. Я двигался, словно нанизанный на жгучую нить нового чувства направления, и ни разу не врезался лбом в сосну, хотя где-то подспудно опасался этого; я шел почти так же тихо, как и мой спутник, я все боялся просочиться через что- нибудь...
— Пришли, — сказал он наконец, и я с некоторым сожалением вернулся к видимой реальности. Впрочем, видимой плохо.
Мы ступили на крохотное крылечко, скрипнула дверь — и темнота этой деревянной хибары обступила нас со всех сторон. Я прислушался к своим новым ощущениям и понял, что стою в тесном коридорчике на крыше какого-то люка — подпол, что ли? — а справа от меня есть совсем маленькая комнатка, и слева есть комнатка, а прямо передо мной стоит массивный сундук.
Я для пущей убедительности треснулся об его угол коленом и зашипел сквозь зубы, поскольку вышло это натурально и до чертиков больно.
— Сейчас я свечку зажгу, — сочувственно буркнул промысловик Ах, а я порадовался, что он не видел, как часть моего колена въехала в дерево сундука и преспокойно выехала обратно.
Потом я подумал, что процесс моей материализации явно идет полным ходом, поскольку для просачивания мне теперь требовались значительные усилия; потом я шагнул в правую комнатку, садясь прямо на пол; потом...
Потом я испугался. Во-первых, садясь, я не ощутил привычной тяжести в кармане и понял, что треклятый запечник Болботун уже успел куда-то смыться. А от запечника, вышедшего из-под контроля внутри родной для него среды, то бишь дома, можно ожидать чего угодно.
Хорошо хоть он — запечник. Я вспомнил его приятеля, подвальника с милой кличкой Падлюк, и невольно вздрогнул.
А во-вторых, до меня только тут дошло, что Ах сейчас зажжет свечку — и куда я дену свою тень, которая немедленно замаячит на стене?!
Сбежать, что ли? А дальше...
А дальше сталь ударила о кремень, затлел трут, наполнив комнату противным запахом паленого, на миг вспыхнул фитилек свечи...
Вспыхнул — и погас. Осталась лишь вонь и темнота.
— Ах ты... — раздраженно бросил Ах — то ли выругаться хотел, то ли предков своих Аховых помянул сгоряча — и снова чиркнул огнивом.
Брызнули искры, но в самый последний момент промысловик Ах споткнулся обо что-то и выронил трут. Он долго искал его на полу, в конце концов нашел и выяснил, что теперь пропала свеча, а трут умудрился каким-то невообразимым образом насквозь промокнуть и перестал выполнять свою основную функцию.
Я давился беззвучным смехом, потому что в карман ко мне уже забирался запечник Болботун, донельзя довольный собой и пофыркивавший от удовольствия мне в ладонь. Я легонько шлепнул его по волосатой макушке, а он сунул мне в руку злосчастную свечку, которую невесть как умудрился затащить ко мне в карман. Я еще раз шлепнул запечника и расслабился.
— В темноте посидим, — бросил я в сторону Аха, озабоченно шарящего вокруг себя. — Что нам, боязно без света?
— И ничуточки не боязно, — донесся из угла уже знакомый голосок. — Даже наоборот...
Менора! Менора Ахова! Половинка с плетеной корзинкой...
— Ну и ладно, — отозвался Ах и уселся напротив меня — судя по звуку и моим обострившимся ощущениям.
Некоторое время мы молчали.
— И был день, — чужим скучным голосом вдруг заговорил Ах, непривычно выпевая слова, — когда Пустой демон Дэмми- Онна бился над Книгой Судеб с Отцом Гневных Маарх-Харцелом, и оба они рухнули в Бездну, откуда не возвращаются — а Книга осталась. В день тот и были положены первые границы миру сему, а позднее в жизнь людей вошел Переплет и Закон Переплета...
Я поежился, и мне очень захотелось выйти на свежий воздух, словно у меня внезапно объявилась боязнь замкнутого пространства.
— Принявший Закон Переплета входит в Книгу Судеб малой частицей, и становится Человеком Знака, Хозяином Слова, Господином Фразы или даже Отцом Белой Страницы. Жизнь принявшего Закон проста и приятна, и течет в положенных берегах вне зла и страданий, вне желаний и вне выбора — ибо он знает, что делает, и делает то, что знает. Не совершай другому зла — и не воздастся злом тебе самому. Не совершай подлости — и останешься чист. Не совершай...
«Не совершай... — шепнула тьма мне на ухо, и в ответ дробно ударили капли дождя по крыше. — Не совершай... ничего не совершай... ничего...»
— ...судей можно купить. Люди могут пройти мимо. Переплет беспристрастен и неподкупен. Поступки людские колеблют Переплет, отзываясь большим и малым трепетом, и неизбежно воздаяние судьбы за каждый Поступок; и лишь Переплет знает, где сокрыто доброе, и где лежит злое...
«Карма, — неожиданно вспомнил я. — Карма древних индусов. Закон воздаяния за содеянное. Да воздастся каждому по делам его... Только у нас люди склонны откладывать воздаяние на потом, на жизнь загробную или следующее перерождение, а здесь... А здесь, видимо — Переплет. Воздаяние скорое, неизбежное, беспристрастное и неумолимое. А главное — ЗДЕСЬ. ЗДЕСЬ и СЕЙЧАС. О боже, каково им жить с судьбой-надзирателем за плечом?! Шаг влево, шаг вправо...»
— Не совершай Поступков, не покидай отведенной строки в Книге Судеб — и будет существованье твое в Переплете легким и радостным...
— Ах, — перебил его я, и голос охотника умолк, — зачем ты привел меня сюда? Сразу видно, что я — чужой, да? Этот, как их... выползень?
Ах не ответил. Ответила его дочь.
— Когда мама умирала, она сказала: «Если незванный гость задерживается, его выгоняют. Не хочу уходить от вас — да в спину подталкивают. Только знаю, придет за мной другой... Тот, Кто Берет На Себя. Как и в вашем древнем пророчестве сказано. Не может быть, чтоб...» И не договорила. Умерла. Под открытым небом, как сама просила. Ты тот, другой, да? Тот, Кто Берет На Себя?!
Я молчал. Притихший Болботун ткнул меня кулачком в бок, поворочался и стал грызть украденную свечку.
— Я — охотник, — заговорил невидимый Ах, бросая редкие слова, как камни, в чернильные омуты ночи, и те отозвались усилившимся дождем.
— Я — охотник. В лесу жить, зверя бить — трудно без Поступков. Вот судьба на нас чаще иных и отрывается... Старые промысловики позже остальных Закон Переплета приняли. Дед моего деда еще тех сказителей помнил, что песни о Танцующем с Молнией пели, да о брате его названном, Хозяине Волков... Теперь такого не поют. И вообще поют редко. Иная песня — тоже Поступок. Я на Менориной матери женился — люди в лицо глядеть перестали. Белый Страничник к себе звал, увещевал, после грозился Боди на меня спустить, псов Переплетных. Да побоялся, видно, на себя такое взять...
Странная мысль пришла ко мне в голову, пришла и расположилась, как у себя дома.
— Слушай, Ах, а ты мне говорить все это не боишься? Даже если я — тот, за кого ты меня принимаешь, и ждешь ты от меня невесть каких чудес, то все равно ты тут на пять Поступков наговорил. Переплет, как я понимаю, не дремлет... А ну как шарахнет тебя от всей души? Не боишься?
— Чего? — искренне удивился Ах, и тихо засмеялась в своем углу Менора. — Ты же сам вначале сказал — беру, мол, на себя... Все беру. Значит, и мои слова, и мои Поступки — тоже. И Менорины. Тебя и шарахнет в случае чего, не меня же... хотя слова Переплета не колеблют.
«Скотина ты, а не охотник!» — подумал было я, затем прикинул, каково им всем живется, попавшим в Переплет, и извинился за непроизнесенные слова. Молча извинился.
Дождь плясал на крыше, топая и скользя на черепице.
— Спать давайте, — буркнул я, остывая. — В другой раз договорим. Или ты меня, Ах, на дождь погонишь?
— Не погоню, — серьезно ответил он. — За такое крепко схлопотать можно. Одарит Переплет лихоманкой, и руки дрожать станут — ты хоть и на себя брал, а мало ли что... Спи, где сидишь. Все равно постели никакой нету. На...
И тяжелый, пахнущий линялым мехом кожух шлепнулся мне на колени, чуть не придавив взвизгнувшего Болботуна.
— Мыши, что ли... — сонно протянула Менора, и мы принялись укладываться.
Уже засыпая, я вспомнил кое-что из слов Аха, и мне это ужасно не понравилось.
— Охотник, — шепнул я, — слышь, охотник... А Боди — это кто? Блюстители ваши, да?
Ах продолжал храпеть.
— Боди — это Боди, — недовольным тоном сообщила Менора. — Боди-Саттвы. Ну, эти... Переплетных дел мастера.
Она поворочалась и добавила:
— Равнодушные.
И после этого я долго не мог заснуть.