Я все вижу.
Я все… все…
У самых дверей, гонимый в спину Вальковой литургией, исчезник с разбегу налетает на невидимую стену. Он уже не визжит – он кричит, кричит страшно, воет собакой, попавшей под колеса самосвала; и в ужасе отшатывается назад.
Закрываясь когтистой рукой от моего «плетня».
Жала стамесок крошатся, сыплются под босые, склизкие ноги, когда Тот дергается в судорогах… меня тошнит.
– Ага, – рычит Валько, на миг прекращая обвал мата. – Ага, злыдень, попался на мулетку! Думал, раз дядька Йора нема… сижу в стене, молюсь сатане, як Валька услышу, так боль в спине!.. едрить-раскудрить…
Фол опрометью кидается в коридор и ловит исчезника за сальные патлы. Как раз в тот момент, когда беглец собрался раствориться в ближайшей стенке, у кухоннного проема. Исчезник норовит отбиться, полоснуть кентавра щербатыми когтями, но Фол оказывается проворней – кинув добычу на пол, кентавр наезжает на исчезника передним колесом и принимается трепать.
Смотреть на это больно.
Особенно когда из стены рядом со мной, прямо из сдувшегося пузыря, высовывается бородатая рожица: исхудалая, со впалыми щечками, обиженная судьбой, донельзя похожая на Руденку-хозяина – и счастливо голосит фальцетом:
– Дайте! Дайте ему! Что, зараза? – думал, раз сильный, так последнее отбирать?! Дави его, колесатый!.. дави пополам!
Я не выдерживаю. Схватив с забытого всеми подноса бутыль, я плещу в рожу квартирника спиртом на лимонных корочках. Распахивается непомерно большой рот, заглатывая добычу, квартирник счастливо всхрапывает и, вякнув напоследок «Д-дави!», исчезает, затянув за собой пузырь.
– Будешь гадить? – орет из коридора Фол. – Будешь, спрашиваю? Отвечай, сука!
– Н-не… не б-буду… больше…
– Громче!
– Не буду! Яйца отдавишь, козел! Пусти!
– Кто козел? Не слышу: кто козел?!
– Я!!! Я козел! Пусти! Клянусь, починю все!
– Мать-рябиной клянись!
– Клянусь! Мать-рябиной, Хлыст-брусом, Бетон Бетонычем… Да пусти же!..
Фол напоследок хлещет исчезника сорванным с гвоздика «плетнем» – мое творение сейчас длинное-длинное и отблескивает слюдой – после чего сдает назад.
Берет обеими руками керамическую маску-уродку, торжественно возносит ее над лохматой головой – миг, и маска стремглав летит вниз.
Об пол.
Вдребезги.
– Он больше не будет, – спокойно говорит кентавр Руденкам.
Валько-матюгальник сидит на грязном полу и разглядывает на свет преподнесенный ему четвертной.
– Ото, кажу я вам, мулетка… – бормочет он себе под нос. – Ото всем мулеткам мулетка… Хлыст-брус, не мулетка…
На носу матюгальника до сих пор висит и никак не хочет падать капля.
Капля трудового пота.
3
…наконец Валько угомонился. Заснул. На том самом продавленном диване, где таились пружины-гадюки, и было предельно ясно – хоть гарпуном матюгальника тыкай, хоть «дротами наскрось пыряй», не проснется. Так и будет храпеть с присвистом.
Часы показывали половину третьего.
День.
Я призраком бродил по «хате дядька Йора», стеная вполголоса и за неимением цепей брякая найденными в нише плоскогубцами. Их там, кстати, штук семь лежало, среди прочего инструментария. Я ждал Фола. Ох, что-то начинаю я привыкать к этому занятию: именно ждать и именно Фола. А еще – у моря погоды. А еще – от Бога дулю. А еще…
Отчасти я был благодарен Вальку за компанию. Еще когда мы только вышли от счастливых Руденок, уже начавших вовсю подсчитывать стоимость нового ремонта, последнего и решительного, кентавр мигом укатил прочь.
– Я в центр, Алька! – бросил он через плечо. – Глядишь, разведаю, что да как… Валько тебя проводит.
Валько и впрямь проводил. В результате чего мне пришлось формально (иначе помер бы без покаяния!) участвовать в распитии дареной «литры», чокаясь с матюгальником полупустой рюмкой. Тосты в основном подымались по двум знаменательным поводам: «Шоб наша доля нас не цуралась!» и за меня. За славного крестника дядька Йора, кручельника обалденных плетней и мулеток, к которому Валько сразу душой прикипел. Бывало, с лестничной площадки грозил за вихры оттаскать, а душа-то матюгальнику уже подсказывала, пела соловьем консерваторским: гляди, Валько, не проворонь, это кореш навеки, до гробовой доски, если не дальше и глубже. Дошло, хлопче?! Ну, раз дошло, тогда поехали… Я кивал, односложно заверял матюгальника в своей ответной приязни, соглашался (почти искренне!) учиться его мастерству, если дядько Йор позволит, обещал наворотить ему мулеток задаром и сверх всякой меры; друг мой задаром не соглашался, кричал, что за ним не залежится, и когда Валько стал звать меня кумом – тут пришла Руденчиха.
С полными кошелками и толстой мамашей впридачу.
После часовой оккупации кухни превосходящими силами противника мы оказались счастливыми обладателями кастрюли борща, жаровни котлет и разно-всякого добра по мелочи. Еда пришлась как нельзя кстати, я жадно хлебал борщ, стараясь набрать побольше тертого сала с чесноком, а Валько… Странное дело: он, допив из горлышка «литру», ограничился горбушкой хлеба с половиной котлетины. И Руденчиха, вопреки инстинктам прирожденной хозяйки, его не уговаривала.
Словно понимала: нельзя.
Когда благодетельницы ушли, Валько вновь завел нескончаемый панегирик в мой адрес. Я пригляделся к матюгальнику и понял, что он трезв, как стеклышко. Просто измотан до предела. До конца, до той смурной границы, когда сон бежит быстрее лани, когда отдых шарахается испуганным псом, и приходится накачивать себя спиртом, что называется, всклень, вровень с краями. Иначе сдохнуть проще, чем отдохнуть.
Но едва я это понял, матюгальник заснул.
На диване.
Сразу.
Вот беда! – едва в квартире стало тихо, не считая Валькова храпа, как на меня навалилась тревога. Я ведь и не догадывался, что треп смешного ругателя – моя соломинка, которая держала Альку на плаву. Не давая с головой окунуться в бурную пучину размышлений. Два вечных вопроса: «Кто виноват?» и «Что делать?» При полном отсутствии ответов. Жизнь перевернулась с ног на голову, я ничего не понимал, кроме одного: прежней жизнь уже никогда не станет, хоть наизнанку вывернись, хоть клей, хоть брей, и на донце моих измученных мозгов копошилась гаденькая мыслишка вкупе с цитатой из Ерпалычева послания.
Цитата была такая: «Ведь в любом нормальном месте любой нормальный человек отчетливо представляет, что вокруг только Эти; а у нас и Эти, и Те! Мы даже не замечаем, что у нас город навыворот!»
Мыслишка же была такая: «Неужто любой приезжий испытывает у нас то, что испытываю сейчас я?! Но ведь я – местный! Как же надо было вывернуть меня, чтобы… и главное: кому это было надо?!»
Вариант первый: «Кто виноват?» – Ерпалыч. «Что делать?» – разыскать старого хрыча и… набить морду? сперва подлечить, а потом набить?
Нет.
Не складывается.
Вариант второй: «Кто виноват?» – полковник с Михайлой на петлицах. Или иные темные силы, которые меня злобно гнетут. «Что делать?» – разобраться и… подставить морду, чтобы мне ее набили?!
Складывается ничуть не лучше.
Сатанея от ложных каверз, как сказал поэт, я уцепил с ближайшей полки ближайшую книгу. Есть такой способ гадания: берешь от фонаря, открываешь от фонаря, что прочтешь, так тебе и жить дальше. Нуте-с, глянем… «Сказки и мифы народов Чукотки». Ну, ясное дело… Листанул наугад. Внутри обнаружились закладки; верней, даже не закладки, а загнутые уголки страниц, левые верхние, отчего книга послушно распахивалась на этих путеводных вехах.
Ерпалыч, тебе чего, недосуг было бумажкой заложить?
Читаю.
«Матачгыркынайнын…»
Что?!
Тут вопрос жизни и смерти, а они…
Читаю еще раз, шевеля на всякий случай губами:
– Матач… гыркынайнын… букв. «Сват-Кобелище». Упоминание о разумном собакоподобном звере впервые встречается в сказках о животных, записанных в стойбище близ Митуклина.
Ясно.
В стойбище, значит… Сват-Кобелище. Ставлю книгу на полку, беру следующую. «Сказки и мифы папуасов киваи». Хрен редьки не слаще. Гадание побоку, ищу заложенную страницу. Так, ищущий да обрящет… воистину обрящет.
Читаю.
– Религия и магия: Киваи не верят в какое-либо верховное существо или в богов (во всяком случае, у них нет сколько-нибудь связных представлений о таковых), они не приносят публично жертв, не молятся вместе, и у них нет священнослужителей – каждый, как правило, сам совершает обряды, нужные для общения со сверхъестественными существами. К любому такому существу киваи обращается с просьбами, лишь пока подобные обращения приносят плоды; убедясь в противоположном, киваи ищет себе других покровителей.
Молодцы, киваи! Деловые ребята… дай кокос, а то я другому кивать буду! Этому, как его… Сват-Кобелищу чукотскому.
Листаю.
Читаю.
– К носу лодки следует прикрепить кусок детородного члена собаки, к корме – очесок собачьего хвоста, по когтю с передних лап – к месту крепления балансиров на переднем брусе; и по когтю с задних – к кормовому брусу. Это нужно для того, чтобы встретилось больше дюгоней и черепах…
Держа книгу в руках, я подошел к окну. Внизу, во дворе, у металлического гаража напротив, стояла машина. Новенький джип. Дорогой, наверное, как зараза. Рядом с машиной нервно поглядывал на часы хозяин – коренастый парень в дубленке с меховой опушкой. Опушка была, прямо скажем, женская. Рядом с парнем топтался пожилой дядька в утепленном комбинезоне с капюшоном. Курил. На нагрудном кармане у дядьки красовалась эмблема: колесо с буквой F посередине. Небось, Тех-ник из ближайшей автомастерской. Осмотр подрядился делать. Железом греметь, масло плескать… ничерта я в этих машинах не понимаю, чем там гремят, куда плещут. Ритка, помню, все жаловался: в частных мастерских ухарь Тех-ник на хорошей сдельщине заговор, как болт, кладет – мотоцикл на любом бензине, как родной, фурычит. Правда, бабок стоит. А казенные Тех-ники-служивые, что при райотделе обретаются… после их заговоров радуйся, если из выхлопной дым валит! Бывало, что и не дым…
Парень в женской дубленке что-то беззвучно закричал, зло тыча пальцем в циферблат. От подворотни к нему торопился молоденький батюшка, в черной рясе поверх множества свитеров. Оскальзывался, а спешил. Все ясно. Новую машину сперва святить положено: как зарегистрируешься, так и святи, в трехдневный срок. А Тех-ник уж потом – с железом да с заговорами… опоздал батюшка.
Не дадут теперь бате чаевых.
Уйдя в глубину комнаты, я присел на краешек стула и принялся слушать Вальков храп. Изредка матюгальник вздрагивал, сучил ногами, а в издаваемых им звуках проскальзывало былой песней:
– Хре… на хрррр…
А я почему-то отчетливо представил: вот батюшка кропит джип крест-накрест, номерные знаки елеем мажет, дымком из кадильницы в салоне смерчи закручивает – и вдруг берет кусок детородного члена собаки… или лучше не собаки, а Матачгыркынайнына, Сват-Кобелища. Берет и проволокой крепит спереди на капот, прямо к серебряному оленю. Рядом Тех-ник суетится: к багажнику – очесок хвоста, к колпакам – по когтю…
Чтоб черепах с дюгонями больше встречалось.
А не встретятся – мы к другим помощникам обратимся.
Им кадить станем.
Мы за дюгонью вырезку кому хошь в ножки падем, мы за черепаший панцирь…
– Не быть мне пешим, как не стать мне лешим! – надсадно завопили со двора; видать, батюшка свое отработал, пришла пора Тех-ника отрабатывать гонорар. – Как дитя не вернуть в мать, так машину не угнать…
На последнем слове Тех-ник пустил голосом такого «петуха», что меня всего передернуло; и еще противно заныли зубы.
Из книги, которую я по-прежнему держал в руках, вывалились какие-то бумажки; я машинально присел, подобрал. Газетные вырезки, пожелтели от времени, текст выцвел, но читается сносно. Видать, Ерпалыч хранил, для памяти.
Я поднес первую попавшуюся вырезку ближе к глазам.
АУТОДАФЕ В ЕКАТЕРИHБУРГЕ
Hедавно во двоpе Екатеpинбуpгского духовного училища Русской пpавославной цеpкви были публично сожжены богословские пpоизведения Александpа Меня, Александpа Шмемана, Иоанна Мейендоpфа и Hиколая Афанасьева.
Распоpяжение об уничтожении «модеpнистских» пpоизведений пpавославных богословов отдал епископ Екатеpинбуpгский и Веpхотуpский Hикон (Миpонов). Hа заседании Духовной Консистоpии епископ поставил вопpос о недопустимости pаспpостpанения «еpетической» литеpатуpы в местных хpамах. Услужливые клиpики подсказали владыке, что подобная литеpатуpа имеется пpямо у него под носом – в библиотеке местного духовного училища, кузнице духовенства епаpхии. Епископ Hикон немедленно позвонил в училище и пpиказал пpоизвести на его теppитоpии акт публичного сожжения «непpавильных» богословских пpоизведений.
Выполняя pаспоpяжение епископа, сотpудники библиотеки духовного училища вынесли во двоp, где собpались священнослужители, учащиеся и пpосто любопытствующие, книги пеpечисленных автоpов, бpосили их в железный ящик и тоpжественно пpедали огню. Говоpят, что пpи этом звучали какие-то песнопения. Hа позоpное «пещное действо» пpибыл благочинный хpамов гоpода Екатеpинбуpга пpотоиеpей Hиколай Ладюк…
Под верхним обрезом стояло меленьким шрифтом: «Московские новости, N 23, июнь, 1998 г.».
И не очень давно дело было… горят они, родимые, и рукописи горят, и книги, синим пламенем пылают!.. Ерпалыч, мудрец ты мой, псих родимый – на кой ляд тебе эта вырезка понадобилась?
Чтоб я ее случайно нашел, случайно прочитал?!
Впору поверить.
Вторая заметка была короче.
ЛИЦО ГОРОДА УЖЕ УЛЫБАЕТСЯ
(интервью с Ю. Шкодовским, начальником Управления архитектуры горисполкома)
– …Горожане должны, наконец, стать хозяевами, должны участвовать в формировании среды, в которой живут. Вы знаете, что город – это очень крепкая система, живущая по законам природы? Ее невозможно остановить, нельзя убить. Она самовосстанавливается, самоорганизовывается. Но ее надо направлять грамотно. Чтобы не возникли стихийные явления, которые могут повредить этому механизму. Нет, не сломать, но повредить – и потребуется много времени, чтобы он снова отрегулировался, чтобы жители чувствовали себя комфортно. Эта система реагирует на политическое, экономическое, социальное состояние государства. Для меня город – живой организм. Я отождествляю эти два понятия.
Интервью с архитектором было опубликовано в «Теленеделе», местном дайджесте, благополучно выходившем и по сей день; год… год тот же самый, что и «Аутодафе в Екатеринбурге», девяносто восьмой. До Большой Игрушечной оставалось всего ничего…
Третья заметка оказалась из «Кировского рабочего», самая старая – двадцать пятое сентября 1992-го года.
ЕГО НАЗЫВАЛИ МЕССИЕЙ
Вчера, в лесном массиве неподалеку от поселка имени XVI Партсъезда, было найдено тело пропавшего без вести рабочего одного из местных строительных кооперативов Фрола Афанасьевича Соломатина. Его поиски начались более месяца назад после того, как Соломатин не вернулся домой из служебной командировки. По предварительным данным, смерть Соломатина наступила в результате нескольких огнестрельных ранений.
Фрол Соломатин был достаточно известен, как у себя в поселке, так и в областном центре. Участник обороны Белого Дома в августе 1991-го года, он, единственный из наших земляков, был награжден орденом Боевого Красного Знамени. В последнее время он также являлся активистом историко-краеведческого общества «Оллу дхор», занимавшегося изучением и возрождением культурных традиций малых народов Предуралья.
