7
Узкая лестница.
Ступеньки коричневого цвета – мрачные, унылые.
Сверху нарастает многоголосый гомон. Коридор второго этажа битком набит призывниками. Стены, увешанные картонными плакатами, до половины выкрашены едко-зеленой эмалью. В том, что краска эмалевая, Данька убедился на ощупь. Выше – стандартная побелка; потолок с несуразными выступами. Под потолком горят лампы дневного света. Чудится запах хлорки. На стене нарисована стрелка с надписью: «На медкомиссию». Надпись крупная, яркая.
«Специально для таких, как я? С плохим зрением?»
Стрелка указывала на закрытую белую дверь в конце коридора. Туда пока никого не пускали. Данька прислонился к стене и стал ждать вместе с остальными. Вокруг шумели, толкались, подначивали друг друга и травили бородатые анекдоты призывники. Все заметно нервничали, но старались не показывать волнения. А Данька, наоборот, внезапно успокоился. На него снизошла апатия, вялое оцепенение. В военкомат он явился, а дальнейшее от него не зависит.
Как будет, так и будет.
Открылась дверь, но не та, на которую указывала стрелка, а соседняя. Оттуда вышли двое в военной форме. Лиц Данька рассмотреть не мог, знаки различия – и подавно. Два силуэта. Один – высокий, сухощавый, неестественно прямой. Вышел, остановился, прикидывая, как лучше пробраться сквозь толпу. Другой – кряжистый, толстый – двинулся напролом, плечами расталкивая призывников, прокладывая путь себе и коллеге.
«Морж и Плотник», – пришло в голову сравнение из «Алисы в Стране Чудес».
Книгу его заставила прочесть Лерка.
– Па-аберегись! С дороги, м'oлодежь! – зычно басил Морж на манер пароходного гудка, вплотную подбираясь к инфразвуковому барьеру. И продолжил, сбавив громкость, вполоборота к товарищу: – Фигня, Лексеич, твой «МСП». Пукалка двухзарядная. Одна радость, что бесшумный. Так поди еще попади с него!
Плотник-Лексеич ответить не успел, потому что в разговор, неожиданно для самого себя, встрял Данька. Из «МСП» – двуствольного диверсионного пистолета под специальные бесшумные патроны – он успел пострелять в тире, на «минус первом». И знал, что, несмотря на малые габариты и короткие стволы, «пукалка» – оружие серьезное. На двадцать пять метров бьет лучше «Макарова». При калибре 7,62 и пороховом заряде в гильзе, как у «Калаша»…
– Нормальное оружие. Для диверсантов. Легкий бронежилет с близкого расстояния шьет. И кучность – вполне.
Морж опешил от неожиданности. Сопляк-призывник вкручивает ему, матерому прапорщику, про достоинства секретного пистолета для диверсантов?!
– А ты откуда знаешь?
Рядом, словно из-под пола, возник потный коротышка-майор в расстегнутом кителе. Звезды на его погонах Данька разглядел ясно: майор подошел вплотную. От него явственно несло перегаром.
– Знаю, – пожал плечами Данька, уже жалея, что влез в спор.
– Знаешь?
Майор оглядел призывника в старомодных женских очках с ног до головы.
– Ну и захлопни пасть, – заключил он. Отвернулся и заорал на толпящихся в коридоре ребят: – Чего глотки дерем, шелупонь?! А ну, ти-ха-а-а! Построились! Тут вам не бордель. На медкомиссию за мной – шаго-о-ом марш!
«М'oлодежь» испуганно прижалась к стенам, пропуская майора, и тот, проследовав к заветной двери, распахнул ее.
– Заходи, не задерживайся! Раздеваемся, получаем карточки и строимся! – покрикивал он, пока призывники по одному ныряли внутрь. – Не толпиться! Не толпиться, я сказал! Бараны, едрить твою…
Комната, куда их запустили, оказалась большой, но народу в нее набилось немерено. Раздеваться в толчее было неудобно во всех смыслах. У стен стояли ряды узких железных шкафчиков. Данька не стал к ним соваться, затолкав вещи в предусмотрительно взятый пакет.
– Па-ачему в трусах? Сымай! Тут врачи, стесняться некого.
Щуплый очкарик зарделся и начал стаскивать трусы: «семейные», синие в зеленый горошек.
В первом кабинете за столом сидела молоденькая блондинка в белом врачебном халате. На столе высились штабеля медицинских карточек. Образовалась очередь.
– Девушка, осмотрите меня! Лично, а? Наедине?
– Вас тут, озабоченных, хоть в психушку вагонами грузи. Юмор подбери, цыпленок…
– Р-р-разговорчики! Я щас кому-то поострю!
– …Архангельский. Даниил Романович.
– …Архангельский… Вот ваша карточка.
Медкомиссия слилась для Даньки в сплошную череду кабинетов, белых халатов, лиц, расплывающихся перед глазами, затылков, голых спин и задов. «Боткина не болели?..» «Наклонитесь и раздвиньте ягодицы…» «Энурезом не страдаете?..» «Откройте рот… Шире!..» «Ангины в детстве были? Гланды удаляли?..» «Становитесь на весы…» «Жалобы есть?..» «Дышите… не дышите…» Ему измерили рост, вес и кровяное давление. Проверили зубы. «Как у коня на ярмарке», – Данька ни разу не был на ярмарке, где коням смотрят в зубы, но сравнение показалось уместным. Фонендоскопом выслушали легкие, заглянули в задницу, изучили гениталии, велели оставить мокрый отпечаток босой ноги на газете, расстеленной по полу, стучали по коленке молоточком, занося результаты в карточку.
А потом ему сказали:
– Можете одеться. Я вижу, вещи у вас с собой. Карточку оставите здесь. Ну-с, молодой человек, давно вы носите очки?
И Данька понял, что наконец попал к окулисту.
– Недавно. С сегодняшнего утра.
– Ну-ну… – хмыкнул окулист.
Конечно, не поверил. Небось если б соврал, что три года носит, – даже не усомнился бы! Нет, врать сейчас никак нельзя. Хочешь помощи – говори правду.
– На сколько диоптрий у вас очки?
– На сколько чего?
– Диоптрий. Минус? Плюс? Впрочем, можете не отвечать: разумеется, минус. Так сколько?
У мамы вроде бы «минус пять»…
– Минус пять.
– Ясненько… Ну, минус пять – это в пределах нормы для призыва. В какой род войск вы собрались с такой близорукостью? Или надеетесь на «белый билет»?
– Ничего я не надеюсь! – буркнул Данька, застегивая штаны. – Я в армию хочу. В стрелковые части. Снайпером!
– Снайпером?!!
В углу кабинета хихикнула медсестричка.
– А что? Я стреляю хорошо. Это сегодня у меня с глазами… А раньше все нормально было. Вы посмотрите, пожалуйста, что сделать можно.
– Экий вы забавный… Даниил Романович, – врач сверился с карточкой. – Не сомневайтесь, посмотрю. Для того я здесь и нахожусь.
«Он мне не верит, – по тону врача окончательно убедился Данька. – Думает, я «закосить» хочу. Только не от армии, а, наоборот, в армию. Чтоб взяли. Наверно, психом меня считает. Маньяком воинской службы. А, ладно, пусть думает, что хочет. Лишь бы помог!»
Доктор, несмотря на его очевидное недоверие к пациенту, Даньке нравился. Была в нем надежность, уверенность. Спокойный, ненавязчивый профессионализм. Он тебе не верит – а ты ему, наоборот, веришь целиком и полностью.
– Нет-нет, Даниил Романович, туда не надо. Какая таблица? С минус пятеркой?! Мы еще, кстати, проверим, сколько там минусов… Садитесь вот сюда.
Даньку усадили перед черно-белым аппаратом, напоминавшим двуствольный (то есть бинокулярный, конечно!) микроскоп странной конструкции. Впрочем, как выяснилось, с обратной стороны у аппарата имелась еще одна пара окуляров. Так что можно было считать его «квадрокулярным».
– Снимайте очки. Сейчас мы вам закапаем капельки… Не бойтесь, это тропикамид, он безобидный. Широкий зрачок сохраняется до трех часов…
Оттягивая пациенту веки, доктор ловко орудовал пипеткой. Данька рефлекторно заморгал. Неприятно, но, по большому счету, ерунда. Только не видно ничего. Без очков и так все расплывается, а после капель – вообще сливайте воду.
– Смотрите в окуляры и старайтесь не моргать.
Данька осторожно подался вперед. Примостил подбородок на вогнутую полочку, уставился в линзы окуляров.
– Да-да, хорошо. Погодите, я отрегулирую.
Доктор что-то подкрутил и прильнул ко второй паре окуляров.
– Сидим, не дергаемся, не моргаем. Смотрим в офтальмоскоп. Ну, донышко у нас не ахти… астигматизм легкий, пустяки… сосудики так себе…
К концу осмотра очень хотелось застрелиться. Но доктор не позволил: усадил на стул, взгромоздил пациенту на нос здоровенную оправу и велел читать таблицу (строку внизу, над красной чертой), пока он меняет в оправе линзы.
– Не вижу. Не вижу. Ага… М, К, И, Б…
– А так?
– …Н, Ш…
– А если так?
– Не вижу… Нет, вижу: Ы…
– Запишите, Аллочка: левый – минус восемь, правый – минус восемь с половиной.
Цифры мало что говорили Даньке. Хотя если у мамы минус пять…
Он постарался запомнить диагноз: на всякий случай.
– Вы, молодой человек, преступно небрежны к своему зрению. Вам давным-давно пора менять очки.
– А… а вылечить это можно?
Доктор, усталый мужчина средних лет, смотрел на пациента с удивлением.
– Вылечить? Ну, допустим, склеропластика, лазерная коагуляция, кератотомия… Прошу меня извинить, Даниил Романович, у меня сейчас нет времени на подробные консультации. Знаете что? Зайдите ко мне послезавтра. Клиника Гиршмана, второй этаж, одиннадцатый кабинет. С двух до шести. Я вам на визитке напишу, с обратной стороны.
Окулист склонился над столом.
– Вот, возьмите. Можете идти. Карточка остается у меня.
– Спасибо. До свиданья…
– До свиданья. Следующий! Проходите, садитесь. Закройте левый глаз. Читайте эту строку…
В коридоре народу оказалось заметно меньше, чем раньше. Знакомый очкарик, который стеснялся ходить без трусов, стоял у выхода на лестницу, воюя с непослушной «змейкой» на куртке. Он без интереса взглянул на Даньку, на его старомодные женские очки – сам очкарик щеголял тоненькой оправой с круглыми «совиными» линзами – и спросил:
– Тебе что окулист сказал?
– Этот… астигматизм. Левый глаз – минус восемь, правый – минус восемь с половиной.
– «Белый билет»! – уверенно заявил очкарик, откинув челку со лба. Над правой бровью у него был застарелый зигзагообразный шрам. – Без вариантов. У меня минус семь на оба, и то хватает. Иди, обрадуй предков…
Он искренне хотел подбодрить Даньку. Очкарику в голову не могло прийти, что его близорукий собеседник желал идти в армию. Небось привык к своим «минус семи», сжился и не испытывал особых сожалений. Даже кое-какие выгоды извлекал.
К примеру, «белый билет».
На душе было мерзко. Очень хотелось двинуть ни в чем не повинного очкарика в ухо – чтоб катился вниз по ступенькам, теряя очки, бестолково размахивая руками в тщетных попытках уцепиться за перила. Вместо этого Данька молча обошел доброжелателя – синие трусы в горошек! – и сбежал по лестнице на первый этаж.
8
– Чего, Леонидыч? Щас догнать или по темноте встретить? – бодро поинтересовался амбал Вовик, глядя туда же, куда и старик: в сторону главного входа.
Вальяжный господин Пэн сейчас, вероятно, шел по Сумской.
– Перетрем, побазарим, в натуре! – в тон ему продолжил пес-боксер Тимур.
Бравые «хомячки» с удовлетворением переглянулись. Наконец-то дело нашлось.
В натуре!
Старик мысленно представил себе невозможную ситуацию. По темноте, да еще с этой сладкой парочкой… Здравствуй, Бим! Здравствуй, Бом! Макабр!..
– Отставить, пехота! – качнул он шапкой-«пирожком»
– Так ведь наезжал, блин! – дуэтом, в два голоса.
– Ему можно.
Отозвались не сразу: переваривали, видать. Наконец Тимур, как более умный, радостно гыкнул:
– Просек, батя. Гадом буду, просек! То-то гляжу, похожи вы. Сын, выходит?
Отвечать старик не стал. Все мы чьи-то дети! Сын… А ведь Пэну, Петру Кондратьеву-младшему, любимому внуку, тридцать с хвостиком! Или это он, Кондратьев-старший, на свои годы не выглядит? Конечно, восемьдесят четыре – не возраст для тирмена…
