Любое из бумажных чудовищ, ткнувшись в липкую границу, отступало назад и продолжало бесцельно бродить в поисках выхода.
А даос все резал и резал, существ становилось больше и больше, а чайная граница высыхала, грозя исчезнуть совсем...
РАЗДУМЬЕ ДАОСА
Безначальное Дао не торопится, но никогда не опаздывает. Я — не Дао.
Им хорошо: они видят только то, что видят.
Для них мир — это мир, даже если он и раздроблен на Западный Рай, ад Фэньду и скобяную лавочку соседа Фу.
Я же вижу мир, как учил меня видеть мой учитель, небожитель Пэнлая, — подобно виноградной грозди.
Каждая ягода достойна собственного мироздания.
Но если кто-то захочет получить вино...
Я вижу, смежив веки: гроздь медленно и неумолимо сдавливается в чужом кулаке, и та ягода, в которой мечется крохотная Поднебесная, грозит лопнуть. Ягоды-товарки, более зеленые, но зато и более плотные, напирают крутыми боками, и наша тонкая кожица из последних сил сдерживает этот напор.
Если кожица прорвется хотя бы в одном месте — вместо ягоды получится каша, остро пахнущая давленым виноградом.
Увы! Я, недостойный отшельник Лань Даосин по прозвищу Железная Шапка, являюсь частицей кожицы.
Я и подобные мне, кто в силах распознать опасность и увидеть если не всю гроздь целиком, то хотя бы ближайшие ягоды, — мы сдерживаем напор, но силы наши на исходе.
И все чаще за спинами чуждых вестников, глашатаев надвигающегося конца света мнятся бедному даосу две страшные фигуры, одна — в белом траурном одеянии, другая — в черном плаще из кожистых крыльев.
Добро и Зло.
Две крайности, два начала, отвергнувшие друг друга; оспаривающие друг у друга этот мир, не знающий ни чистого Добра, ни чистого Зла.
Как мне объяснить судье, монаху, лазутчику и ребенку, что ждать больше нельзя?
Что уже вчера было поздно?!
Глава четырнадцатая
1Они шли гуськом, сгибаясь в три погибели.
Все, кроме Маленького Архата.
Высота потайной галереи позволяла мальчишке идти в полный рост — вот он и шел, ровно, размеренно, ни секунды не задумываясь о том, куда поставить ногу или куда свернуть; малыш-инок был сейчас похож скорее на небожителя, прогуливающегося в облаках, чем на одиннадцатилетнего монашка-беглеца, предательски ведущего в самое сердце Шаолиня целую ватагу, двое из которой были чужаками, один считался мертвым, да и прочие...
Все-таки хорошо, что Маленький Архат шел первым и впереди не было никого, кто мог бы заглянуть ему в глаза. Например, даоса весьма заинтересовал бы этот бездонный и безмятежный взгляд, где нет-нет да и пробивалась тревожная нотка: словно случайный прохожий то и дело выглядывал из-за спины просветленного архата.
Но даос шел третьим и не имел возможности заглянуть в глаза мальчишке.
Судья Бао шел вторым. Крохотный светильничек в его руке скорее создавал иллюзию света, чем действительно светил; язычок пламени плескал на стены тенями, ноги еще плохо слушались выездного следователя, и он без стеснения положил свободную ладонь на плечо юного проводника.
Плечо на ощупь напоминало сглаженный край речного валуна.
Лань Даосин настаивал, чтобы судью вообще оставили дома и не брали с собой в Шаолинь. В намечающейся стычке с безумным Фэном от измученного Бао, чувствовавшего себя далеко не лучшим образом, было мало толку; это признавали все, включая самого судью. Даос долго высказывался по этому поводу, потом Маленький Архат тоже высказался совершенно непонятными словами, но суть сводилась к одному: идти должны все, иначе ничего не получится! Змееныш молчал, преподобный Бань неожиданно поддержал даоса, но в конце предложил и самого Лань Даосина оставить в Нинго вместе с судьей, после чего все переругались...
А судья Бао встал и ушел во двор.
Где приказал домашним к утру собрать его в дорогу.
Тем спор и кончился.
Всю дорогу выездной следователь был весел, шутил и приставал к встречным женщинам, что, в общем, было на него не очень-то похоже; Железная Шапка озабоченно хмыкал и ночами ворожил над спящим другом.
Вот и сейчас — даос шел сразу за судьей, и его знаменитая шапка размазывала по металлу маслянистые блики. Перед самым Хэнанем почтенный Лань изменил своему драному халату из полосатой ткани, облачившись в традиционное одеяние магов, постигших Безначальное Дао, и алые цвета отливали в темноте кровавым багрянцем, а золото тускнело и покрывалось плесенью.
В таких подземельях только рванье и носить...
Шаг в шаг с даосом беззвучно ступал Змееныш. Лань Даосин даже оглядывался несколько раз — идет ли за ним кто-нибудь? Идет... скользит, с пятки на носок, переливается во тьме... тень хоть отбрасывает?! Не понять... Даос поворачивал голову обратно и шагал дальше, а лазутчик жизни все вслушивался — не раздастся ли где-нибудь вдалеке сухой деревянный треск, не подскажет ли, есть сейчас в Лабиринте уродливый повар или пока что не сподобился покинуть кухню?
Тишина.
Только еле слышно шуршит за спиной ряса-кашья преподобного Баня, замыкающего шествие.
— Похоже, нету нашего дружка Фэна, — вдруг тихо бросил Маленький Архат, словно отвечая на тайные мысли Змееныша. — Иначе уже трещал бы как сорока...
— Может, у дверей стоит? — поинтересовался судья
Бао.
— Может, и стоит... а захочет войти, так наш лазутчик его мигом учует. Повар тихо входить не умеет, он сперва дискету к Лабиринту примеряет...
Малыш-инок замолчал, а судья Бао обратил внимание: во время недолгого разговора плечо мальчишки стало мягким, обычным, человеческим, а теперь опять окаменело. Как если бы в поводырях у выездного следователя был не один, а два человека, и оба они изредка менялись местами.
Но размышлять над этим уже было некогда, потому что Маленький Архат опять остановился, что-то сделал — и дверь, только что бывшая частью стены, начала без скрипа поворачиваться, открываясь.
Через мгновение в комнатке мумий стало тесно от живых.
***Потом все забудется.
Ну, не все — но многое. Одно останется в памяти у пятерых навсегда: как преподобный Бань тихо прошел вдоль застывшего ряда добровольно ушедших в Карму, от могучего Бодхидхармы до неизвестного монаха с родимым пятном во всю щеку; беззвучно шепча то ли молитву, то ли... прошел, долго стоял у пустого места в конце ряда и наконец сел на пол, скрестив ноги и завалив угольные озера своих глаз валунами век.
Что видел он в этот миг? Как стоит у выхода из Лабиринта, на предплечьях его дымятся священные знаки, впереди ликует братия, а за спиной ждет вот это самое пустое место в конце безмолвного строя? Ждет, нагревается втайне — одумается Бань, вернется... не вернулся.
Нет, вернулся.
Только поздно.
— Не трогайте его. — Маленький Архат вздохнул и двинулся прочь, из места покоя дальше в Лабиринт. — Не надо. Он сам нас догонит.
И они двинулись гуськом: малыш-инок, судья Бао, оставив погасший светильник у стены, сумрачный даос и идущий за ним след в след Змееныш Цай.
А мумии улыбались вдогонку людям неподвижными лицами...
2Тишина обманула их.
Подлая, густая, как парное молоко, тишина того места, где боковая галерея встречалась с основной; совсем неподалеку от примолкшего строя деревянных манекенов.
Просто из молчания и пыльного мрака беззвучно возникло лицо беса и каменно-твердый кулачок, стремительно летящий в голову Маленькому Архату.
В мягкий мальчишеский висок.
Преподобный Фэн уже третьи сутки вообще не покидал Лабиринта.
Не правда, что в такие минуты время начинает ползти медленно-медленно и можно успеть сделать очень много всякого, прежде чем... Ложь! Или заблуждение неопытных. В бою время мчится подобно стреле, мгновения вспыхивают горстью пороховых песчинок, и только потом, гораздо позже ты в состоянии понять, что было и было ли что-то... если, конечно, останешься в живых.
Медленно время тянется в темнице.
Судья Бао даже в лучшие годы не сумел бы отразить удар шаолиньского монаха. А сейчас, изнуренный длительным заключением, не обладая ночным зрением Змееныша и будучи вынужден полагаться лишь на собственную ладонь на плече малыша-инока — сейчас он был беспомощен. Он даже не догадался, что цель похода настигла их сама и в кулаке из темноты зажата тихая смерть. Просто сердце сбивчиво екнуло, воздух стал горьким и шершавым, а тело наполнила вялая слабость; Бао ничего не успел увидеть и понять, кроме одного.
Впереди опасность, а между опасностью и судьей стоит Маленький Архат.
Маленький.
И выездной следователь сделал единственное, что было в его силах.
Не останавливаясь, он резко шагнул вперед, всем весом налетев на своего поводыря. Не ожидая толчка сзади, да еще толчка преизрядного — даже исхудавший на ванских харчах судья был трижды дородней мальчишки! — Маленький Архат оказался сбит с ног. Пропахав носом землю, малыш кувыркнулся и вскочил уже в основной галерее с запоздалым воплем негодования...
А кулак повара Фэна наискось угодил в грудь судьи, туда, где только что находилась голова Маленького Архата.
Ударил, прилип на миг, на неуловимо короткое мгновение, страшно выпятив мраморные грани, — и отдернулся.
Как не бывало.
Выездной следователь еще удивился, что боли не было. Ничего не было — ни боли, ни крика, ни мигом отнявшихся ног... ничего. Просто глинистый пол сперва глухо толкнулся в колени, потом — в плечо и затылок... и вот тут проклятое время решило все-таки замедлиться, а то и вовсе остановиться.
Совсем ненадолго.
Ровно на секунду, чтобы повнимательнее рассмотреть упавшего судью, скорчившегося подобно младенцу в утробе матери, и монастырского повара-урода, наклонившегося перерезать пуповину.
Пуповину, связывающую судью Бао с жизнью.
Но смертоносные руки монаха на полпути заплела паутина ало-золотистых рукавов, сухие пальцы сноровисто перебрали воздух, словно струны цитры; и с досадливым взвизгом — словно клинок скользнул по доспеху — повар Фэн отскочил назад.
За массивным телом судьи настороженно пригнулся щуплый даос в одеянии магов-алхимиков и в железной шапке, похожей на рыбий хвост.
На колдовство времени не оставалось, да и не знал почтенный Лань — возможно ли колдовство в Лабиринте Манекенов? Не знал он этого, а проверять не хотел. Опаздывали небесные полководцы, бумажная гвардия оставалась невырезанной и бесполезной, тайные слова присохли к языку — а у ног грузно ворочался обеспамятевший друг. И если бы Безначальное Дао приказало Железной Шапке: «Уйди прочь!» — лишенный страстей даос лишь оскалился бы по-волчьи и не уступил дороги.
Вечерним листопадом плыли рукава, алые с золотом, грозно и трепетно колебля невидимые пряди... плыли, летели, кружились над хрипящим судьей.
На стороне Лань Даосина сейчас было тайное мастерство отшельников с гор Удан-пай и неожиданность вмешательства — но второе кончилось. А первого не хватило.
Исполосованное страшными рубцами лицо внезапно взмыло в воздух, босая ступня на лету сшибла с замешкавшегося даоса его шапку, и та покатилась с глухим звяканьем, а вторая ступня подобно жалу шершня прорвала осеннюю паутину, разбрызгав в стороны лопнувшие нити, — и судья Бао успел застонать, прежде чем захлебнулся.
Потому что на судью рухнул бесчувственный даос.
Гнусавое хихиканье раздалось в попятившейся тьме; смеялись галереи, влажные стены, хохотала «купель мрака», отзывались деревянные манекены, усмешливо рыкнул тигр на левом предплечье Фэна, отшвыривая прочь кинувшегося было в свалку Маленького Архата... призрачное ликование охватило Лабиринт.
И с яростным весельем отозвалась змея, в жалящем броске распластавшись над баррикадой из тел судьи и даоса.
Они переплелись, покатились, разорвав смертельное объятие уже в основной галерее, почти сразу же вскочив на ноги, — и замерли друг против друга, Фэн и Змееныш Цай, повар и лазутчик, монах и... монах.
Не дожидаясь, пока урод повар разорвет его на части ста тридцатью возможными и тремя невозможными способами, Змееныш прыгнул вперед; и орел попытался впиться в горло, как учили лазутчика по дороге на Бэйцзин.
Ребро левой ладони сбило мелькнувший кулак повара в сторону — эхом отдалось в плече, чуть не вылетевшем из сустава от соприкосновения с плотью безумца! Но растопыренные когти правой уже почти вцепились в торчащий кадык, острый бугор на жилистой шее... Промах! Ногти Змееныша лишь слегка пробороздили кожу повара, ближе к выпирающей ключице, царапины мигом набухли кровью... И это означало, что второй попытки у лазутчика скорее всего не будет.
Не такое здесь место, не для того строился Лабиринт Манекенов, чтобы давать неудачникам вторые попытки...
Что же ты медлишь, безумец Кармы?!
Фэн не спешил нападать.
Он стоял, задумчиво скребя пальцем рубцы щеки, потом наклонился и поднял валявшийся неподалеку диск.
Рукавом стер один иероглиф.
Писать ничего не стал.
— Не так, — наставительно сообщил повар, зажимая диск под мышкой. — Не так...
И, не выпуская диска, повторил движение Змееныша.
Повторил со сноровкой подлинного мастера, завершив смертоносный захват орлиных когтей в воздухе, и, казалось, темнота вскрикнула от боли.
— Нет, не так, — еще раз повторил повар то ли себе, то ли лазутчику.
Деревянные манекены захлебнулись восторгом, когда орел снова впился в горло.
Повар покосился на Змееныша — смотрит ли? внимает ли? — и продолжил демонстрацию.
Словно забыв, где он и кто перед ним.
И спустя мгновение когти щелкнули у самого лица лазутчика жизни.
— Не так...
Орел помедлил, глухо захрипел и стал расправлять крылья.
***Говорят, перед смертью человек видит всю свою жизнь; всю, без остатка.
Возможно.
Змееныш ничего не видел. То ли жизнь у него оказалась не такой, чтоб просматривать ее в последний момент, то ли еще что... но причина странного поведения повара стала внезапно ясна для лазутчика.
Карма в лице государя не различала отдельных людей и требовала уничтожения всех монахов обители. Карма в лице монастырского повара твердо знала; монастырь Шаолинь есть благо Поднебесной! Вся братия без исключения! А Змееныш принял монашество в обители близ горы Сун так же, как и все, честным путем — правда, с не совсем честными намерениями! — и для безумца повара лазутчик жизни был в первую очередь шаолиньским монахом.
Тем, кого надо учить, а не убивать.
Именно поэтому, повинуясь приказам учуявшего опасность безумца, Змееныша по дороге на Бэйцзин в первую очередь пытались остановить! Остановить, сломать ноги, вывести из строя...
Но почему Фэн только что пытался нанести смертельный удар Маленькому Архату?! — увы, Цаю не хватило времени вскрыть и этот нарыв.
Да и не смог бы понять многоопытный лазутчик, что малыш-инок для безумного повара являлся двумя людьми, и если одного из них надо было учить и оберегать, то второй заслуживал немедленной смерти!
Нет, прошедшей жизни Змееныш не видел. Просто он успел недоуменно пожать плечами, пока орел напротив него выяснял разницу между своим и подброшенным птенцом, расправляя крылья.
3...Вздрогнул Лабиринт.
Шевельнулся глинистый пол под ногами, отряхнулись брызгами стены, и лазутчик судорожно зажмурился — ослепила вспышка ороговевших пальцев-когтей, полыхнувшая совсем рядом.
Ослепила, обожгла...
