2
За кулисы Огюст пробрался внаглую.
Едва занавес закрылся, не дожидаясь, пока стихнут аплодисменты и публика потянется в буфет, он по лестницам, которых в театре было великое множество, сбежал с галерки в зал. Кинулся к сцене, наскоро оценил глубину оркестровой ямы, вихрем взлетел на огражденье боковой ложи – «Pardon, madame!..» – три шага, прыжок, и молодой человек исчез за складками бархата. Попасть в уборные артистов можно было и по коридорам, обманув бдительность служителя. Примазаться к компании офицеров, желающих засвидетельствовать свое почтение голенастым джинниям, а то и самой наложнице Зобеиде, пока грозный калиф курит трубочку на лестнице…
Шевалье решил рискнуть, выиграв время.
Его появление на сцене никого не удивило. Рабочие, кряхтя и бранясь вполголоса, таскали декорации – второй акт предполагал улицу в Багдаде, где по ночам, как известно, все спокойно. Калиф, оказывается, не ушел курить. Сняв тюрбан, он чесал длинным ногтем лысину – словно записывал суру из Корана. Вокруг аль-Рашида бегал человечек в черном фраке, похожий на грача. Что грач на бегу втолковывал лысому владыке, осталось для Огюста тайной, но выглядел калиф жалко.
Нырнув в кулисы, молодой человек быстро нашел дверь, ведущую к уборным. В первой же гримерке его встретил радостный визг:
– Ой, хорошенький!
– Pardon… excusez-moi…
– Французик! – ликовал кордебалет.
– Славный какой!
– Иди к нам, французик…
Лишь мысль о баронессе спасла Шевалье. Вторая уборная, третья… пухлая Зобеида неглиже грозит ему пальчиком, медля уйти за ширму… визирь пьет из фляжки, крякает от удовольствия… гримируется бас – огромный, голый по пояс…
– И какая охота была бы мне вас обманывать?
– А Шекспир?
– Уверяю вас честью и совестью, что Шекспир – сущая дрянь…
– Брянский? – кричал Огюст, чувствуя, что пропадает в этом вертепе. – Мсье Брянский?
– Здесь он, ваш Брянский…
Кто-то сжалился, указал: да вон же, в конце коридора! Когда лев увидел Огюста, в первую минуту, казалось, Брянский готов был задать стрекача. Господь с ним, со спектаклем! Палач – не калиф, заменят. А давешние, уже потраченные сорок рублей, которые буян-француз вознамерился отобрать силой, – это вам не кот начихал!
Вот, сами видите: за ворот хватают, лишают божьего дыхания…
– Ищу! – захрипел Брянский. – Весь в поисках, душа моя!
– Она здесь!
– Кто?
– Она! Третья ложа!
– Бенуар?[15]
– Бельэтаж!
– Третья? Дама рядом с княгиней Гагариной? – в минуты опасности Брянский соображал молниеносно. – Душа моя! Знаю, знаю, хотел известить! Скажу без ложной скромности – моими стараниями… Не случай привел нашу Джульетту в театр! Нет, не случай, а провидение в лице скромного короля сцены!..
– Она должна узнать, что я тоже в театре!
– Разумеется, душа моя! Едва кончится третий акт…
– Немедленно!
– Но как? Водевиль сейчас продолжится!
– Ты сделаешь вот что…
Выслушав требования Шевалье, лев скис.
– Да ты хоть понимаешь, душа моя…
– Убью! – тихо пообещал Огюст.
И лев поверил: этот убьет.
3
– Шампанского, Степан! – велела в антракте Гагарина.
Бригида ничего не имела против шампанского. На нее вино действовало слабо, а княгиня явно была не промах насчет бокала-другого. Присутствие в зале Шевалье так потрясло баронессу, что весь первый акт Бригида просидела как на иголках. И с опозданием сообразила: ей вовсе незачем подпаивать новую знакомую. Поручение Эминента выполнено, они приглашены к Гагариным.
Можно беседовать о пустяках.
– В субботу, в семь часов, – княгиня словно подслушала ее мысли. – Вы где остановились, милочка? Степан приедет за вами с каретой.
– Большая Миллионная, дом 6.
– Снимаете квартиру?
– Мы сняли весь дом. Он скромный, но очень уютный…
– Ваш покровитель не стеснен в расходах! – Гагарина расхохоталась. Расторопный лакей успел вернуться, и княгиня взяла с подноса бокал «Veuve Clicquot». – Скромный домик на Миллионной! В начале улицы, возле Мраморного дворца! Боюсь, мое шампанское покажется вам дешевой кислятиной. Вы, должно быть, привыкли к напиткам королей…
Улыбнувшись шутке, Бригида тоже взяла бокал. Ей было очень трудно сдерживать себя. Все существо баронессы желало одного: бегом покинуть ложу и броситься искать Огюста. Сейчас она хорошо понимала, что испытывали ее собственные жертвы, исповедуясь перед очаровательной убийцей, ложась в гибельную постель – и позже преследуя свою смерть со страстью влюбленного.
Рядом с молодым французом она чувствовала себя обычной. Такой, как все. И хотела, чтобы это длилось вечно.
Если что и удерживало Бригиду, так это страх перед Эминентом.
– Взгляните, милочка! – Гагарина указала на ложу напротив. – Вот спектакль, какого вам не покажут в других театрах. Знаете, кто это? Дорого бы я дала, чтобы услышать, что же он говорит Натали…
В ложе ссорилась семейная чета. Юная, очень бледная красавица сидела, глядя строго перед собой. Щеки ее пылали, как у чахоточной. Над женщиной стоял смуглый, похожий на эфиопа господин во фраке. Ритмично взмахивая рукой, он выговаривал супруге, раздражен и пылок. Левый мизинец «эфиопа» украшал длинный футляр-наперсток из золота. Казалось, из наперстка вот-вот ударит молния, испепелив дерзкую.
Бригида улыбнулась, стараясь успокоить волнение души.
– Я перескажу вам их разговор, княгиня. У меня очень тонкий слух.
– Это невозможно, милочка! В зале так шумно!
– И все-таки… – она сосредоточилась, отсекая лишние звуки. – Он говорит ей: «Я должен был на тебе жениться, потому что всю жизнь…» Короче, без нее он был бы несчастлив. «Ma famille augmente, mes occupations me retiennent forc'ement `a P'etersbourg… les d'epenses vont leur train, et n’ayant pas cru devoir les restreindre la premi`ere ann'ee de mon mariage, mes dettes ont augment'e aussi…»[16] Но он не должен был…
– Что? Что именно?
– Поступать на службу. И, того хуже, опутывать себя денежными обязательствами. Кто-то смотрит на него как на холопа. Я не расслышала, кто именно. Он не хочет быть шутом ни у кого, кроме как у Господа Бога. Дальше что-то о зависимости, которую он налагает на себя из нужды. Это унижает его… Кто этот человек, княгиня?
Гагарина взяла новую понюшку табака.
«Вы просто клад, дорогая моя, – было написано на лице княгини. – Если я о чем-то и мечтала всю жизнь, так это о подруге с таким чутким слухом. Жаль, что мы не познакомились раньше, когда я еще блистала на сцене…»
– Это Пушкин, милочка. Мой давний и страстный поклонник. Я была в расцвете зрелости, он был юн. Поэт, знаете ли, любимец музы… «Одарена талантом, красотою, чувством живым и верным, она не имела соперниц!» Так он писал обо мне тринадцать лет назад. Теперь я – старуха, а он женат. Я забыта публикой, он – мишень для язвительных насмешек. Любой рогоносец смешон, а рогоносец, лишенный возможности отомстить, – смешон вдвойне.
– Если он знает о своих рогах, – Бригида вгляделась в бледную супругу «эфиопа», немую как могила, – у него всегда есть достойный ответ оскорбителю. Или в России запрещены дуэли?
– Запрещены. Еще при Петре Великом. Ослушников велено карать смертью.
– Значит?
– Ничего это не значит, дорогая моя. Запрет никто не соблюдает. Стреляются, как везде. А смертную казнь победителю легко заменяют Кавказом или Сибирью. Либо вовсе откладывают наказание на неопределенный срок. Здесь иные запреты… Наши российские дуэли – рабы «Табели о рангах». К примеру, мой муж – действительный тайный советник. Значит, губернский секретарь, коллежский асессор или статский советник, захоти они стреляться с Иваном Алексеевичем, могут лишь скрежетать зубами от бессилия. Низший разряд лишен права вызвать к барьеру высший. А если обидчик так высок, что выше его только Господь… Вы догадываетесь, о чем я?
Бригида кивнула.
– У бедняги Пушкина было единственное средство уберечь жену. Но в мае Натали родила девочку, оправилась после родов и теперь беззащитна. Пока она ходила в тягости, государь не раз выговаривал Пушкину при всех. Дескать, он рассчитывал, что Натали будет блистать на балах, а не сидеть взаперти! Как это – брюхата?! Зря, что ли, государь заплатил долги поэта? Дал допуск в архивы? Пожаловал камер-юнкером?[17] У нас говорят, милочка: долг платежом красен…
– Теперь я понимаю, княгиня…
– Что?
– Чьим шутом он не хочет быть.
– Все понимают, дорогая моя. И он сам прекрасно понимает. Да уж коли выпала судьба ходить в шутах… Я это знаю лучше многих. С младых ногтей на сцене…
Бригида ждала, что Гагарина помянет и свое «холопское» происхождение. Нет, на это откровенности княгини не хватило.
Ревнивец-поэт тем временем угомонился. Золотой мизинец прекратил блистать, пылкость речей угасла. Болезненный румянец исчез со щек красавицы, не сказавшей по сей час ни слова. В ложе супруги были наедине; точно так же, как и княгиня Гагарина с баронессой Вальдек-Эрмоли, если не считать лакея Степана.
По обычаю, заведенному Николаем I, дамы высшего света сидели в ложах одни, без мужчин. Их спутники занимали первые ряды кресел в партере. Но для супружеских пар, по понятным причинам, делались исключения. Если муж желал изъявить жене свои претензии – лучше театра места было не найти.
В оркестровой яме заиграли вступление ко второму акту. Занавес открылся, явив взорам багдадскую улицу. Повелитель правоверных – он был в маске – пел комические куплеты, обращаясь к молчаливому палачу. По замыслу постановщика, это усиливало юмор ситуации. Когда калиф замолчал, палач внезапно вышел на авансцену.
Оркестр умолк. Похоже, выступление палача не подразумевало музыкального сопровождения. Калиф замер в недоумении. Он протянул руку, словно намереваясь силой вернуть наглеца на место, но опомнился и не стал ничего предпринимать.
– И я хочу сказать дозволенные речи:
Любовию кипя, влюбленный жаждет встречи…
Дребезжащий тенорок палача вызвал смешки в зале. Одна Бригида не смеялась. Она была убеждена, что палач смотрит прямо на нее – не отрываясь, гримасничая, как если бы хотел сказать что-то, понятное лишь им двоим.
– И наш дружок-француз в осьмнадцатом ряду
Охвачен страстью весь, пылает как в бреду,
И если не узрит предмета воздыханий,
То, жизнь прервав свою, утопится в лохани…
Смех усилился. Машинально Бригида глянула в сторону райка. Привстав с места, ей махал рукой Огюст Шевалье. Кто-то сзади дернул его за одежду, призывая сесть. Не желая затевать скандал, молодой человек послушался, но взора от ложи с баронессой не отрывал. Губы его шевелились.
«После спектакля, – скорее почувствовала, чем прочла Бригида. – Мы должны… встретиться…»
На сцену выскочила толпа придворных в ярких одеждах. На руках они несли спящего башмачника, которому по пробуждении намеревались втолковать, что калиф – это он и никто иной. О своих намерениях придворные громким хором уведомляли весь Багдад. Палач убрался в кулисы, внимание зала сосредоточилось на пляске вокруг башмачника.
– Это ваш покровитель, милочка? На галерке? Не думаю, что ему по карману аренда особняка на Миллионной…
Улыбаясь, княгиня Гагарина указывала табакеркой на француза.
4
– Обычное дело, милочка. Нас, актеров, часто просят сослужить почтовую службу. Со сцены можно многое сказать, если знать как. Червонец, и вот уже в монолог вплетается лишний стих. Кто у нас сегодня в палачах? Яшенька Брянский? Ну, этот прохвост за алтын целую арию состряпает. Ишь ты, дружок-француз в осьмнадцатом ряду… Признайтесь, солгали насчет покровителя?
Княгиня пребывала в наилучшем расположении духа.
