– Особенность третьего слоя восприятия. Мы искренне жалеем семилибертусов. Как вы, извините, жалеете неполноценных. В шоу участвовали?
– Да.
– На арене побывали?
– Побывал.
– Обратили внимание, что из вас хлестал сплошной негатив? Наихудшие воспоминания, скелеты из шкафов, грязное белье наружу?
– Обратил.
Он старательно глядел в землю, ковыряя дорожку носком туфли. Обувь надо бы новую купить – позор, каблук сбит, царапины на мысках… «А тебе не кажется, малыш, – спросил издалека маэстро Карл, – что эйфория куклы, которую ведет невропаст, и то удовольствие, что испытал ты, опорожняя душу…»
Маэстро замолчал, предоставив малышу самому закончить сравнение.
– Нечего кукситься, Борготта. Специфика «ошейника». Вы брызжете, мы внимаем – и понимаем, насколько обижены судьбой вы, инорасцы. Транслят-шоу, записи арен… Семилибертус говорит не с голоса хозяина. И что же он нам рассказывает, честно и откровенно? Он только и делает, что жалуется на жизнь! Раз за разом мы убеждаемся, что в до-рабской жизни любой из вас был глубоко несчастен. Наш скрытый комплекс неполноценности компенсируется комплексом превосходства. Миссии, если угодно. Клеймо – лекарство от страданий, от злокачественного недуга. Пользуясь вами, мы вас спасаем. Да, это чуточку стыдно – как принимать «компенсалк» на светском рауте. Поэтому на наших материнских планетах нет гладиаториев. Они вынесены на периферию. Все знают о семилибертусах, все пользуются их услугами, кто побогаче – заказывают персональные встречи. Просто это не афишируется.
– А «овощи»? Они-то вам зачем?
– А вы что, – изумилась Юлия, отбирая у гостя травинку и расслаивая острыми ногтями вдоль на три полоски, – хотите, чтобы ваш благоуханный поток сознания накрывал непосредственно вашего хозяина? Через поводок? Я была о вас лучшего мнения, Борготта… «Овощи» – канализация для отходов процесса. Наладили примитивную пси-связь, открыли клапаны, сбросили лишнюю грязь в безмозглых идиотов. Пусть бесятся, мутузят друг дружку на потеху зрителям! Негатив в идиоте дает один, вечный результат: драку. Дополнительное шоу – бои на арене всегда привлекали людей. Можно делать ставки на фаворитов…
– Лючано!
– Ты пришел!
Тарталья обернулся.
Близнецы ухитрились подкрасться незаметней диверсантов. Прямо не гематры, а варвары с дикого мирка! – да хоть с Кемчуги, гори она звездным пламенем… Давид с Джессикой стояли под карликовым тополем, в трех шагах от Лючано, две пары глаз смотрели на него, и отставной директор «Вертепа» готов был дать голову на отсечение, что эти глаза меньше всего похожи на безразличные бутылочные донца.
Они ликовали, эти глаза.
А что мимика скупа – так мало ли, какие лица встречаются в Галактике! Иные с утра до вечера пляшут качучу, а задуматься – вовсе б их не видел, плясунов…
III
– Госпожа Юлия!
От дома к ним, топча траву и цветы, бежал охранник в черном. В руке его блестел футляр, похожий на дзыжгентскую дыню, продолговатую и сплюснутую, которую дурак-торговец зачем-то выкрасил в цвет старого серебра.
«Портативный комьюнион», – догадался Лючано.
– Госпожа!
– Что случилось, Антоний?
– Там какие-то фанатики!.. у ворот…
Резким движением Антоний раскрыл комьюнион и пробежался пальцами по сенсорам, не став активировать нейропорт или шлем-трансформер. В воздухе возник экран. Непривычно плоский, овальной формы, похожий на зеркало без рамы, он повторял абрисом футляр комьюниона. Однако изображение оказалось на удивление качественным, получше, чем в иной голосфере.
По улице, где Тарталью, казалось, целую вечность назад остановил мальчишка-курьер, двигалась толпа. Человек триста, не меньше. Треть – босиком, в одинаковых темно-лиловых робах, подпоясанных вервием. За ними на брусчатке оставался кровавый след, но «лиловые» шли, не замедляя шаг. Остальные демонстранты вырядились, кто во что горазд: куртки, балахоны, плащи – и, конечно же, шляпы, береты, колпаки…
Имелся даже один краснолицый щеголь в завитом, напомаженном парике, съехавшем набок. Приглядевшись, Лючано обнаружил, что обладатель парика пьян в стельку и еле держится на ногах – что, впрочем, не мешало ему горланить разудалую песню.
Но более всех поражал предводитель.
Еще не старик, костистый и высушенный, как сеченская тарань, он по случаю митинга разделся донага. Мослы, вздутые жилы и прочие прелести были выставлены на всеобщее обозрение. Завалящая повязка на бедрах смертельно оскорбила бы чувствительное достоинство вожака. Единственным предметом его туалета являлась шляпа. Головной убор, вне сомнений, создавался по лекалам древней прото-культуры, с которой Лючано уже имел счастье ознакомиться. Горбатую тулью, пронзенную насквозь оперенной стрелой, венчала четверка витых рогов с шипастыми шариками на концах; с зубчатых полей, похожих на диск циркулярной пилы, свисало великое множество цепочек – болтаясь, они колотили вожака по лицу.
Толпу нагота лидера не смущала. А при одном взгляде на шляпу народ охватывало ликование. С запозданием обрушился звук: ритмичный вой и улюлюканье.
– Перевод! – велела Юлия.
– Сквер-на! Сквер-на! – без промедления отозвался комьюнион. – В о-мут!
– Секта Ревнителей. Местные ортодоксы, – скривившись, как от оскомины, пояснил Антоний. – Во главе с пророком Хосенидесом IV. Известный мракобес. На его счету ритуальных утоплений – тьма. Хосенидесу маркиз Рибальдо давно поперек горла…
– Какие меры приняты?
– Ворота и калитка заперты. По ограде пустили «кусачку» 2-й степени.
– Если начнут штурм, «двойка» их не остановит.
– На «тройку» не хватает энергии, – виновато потупился охранник.
– Они, должно быть, не в курсе, – вмешался Лючано, которому идея штурма очень не понравилась, – что маркиз улетел в вояж. Скажите Ревнителям, пусть приходят через шесть месяцев.
– Можно попробовать, – особой уверенности в голосе Антония не было. – Только Ревнители… Они нас «исчадиями неба» зовут. В смысле, инопланетников. И «отродьями Вышней Тьмы». Я в местных инфоресурсах смотрел. Обычно дальше проклятий дело не шло, но эксцессы случались.
– Свяжитесь с властями, – приняла решение Юлия. – В конце концов, у нас гарантии короля Бенуа! Уведомьте службу безопасности квартала. Пусть шевелят задницами! В парк никому не выходить, на провокации не реагировать. Нашим с парализаторами – занять боевые позиции у дверей и окон первого этажа. Полезут через ограду – стреляйте на поражение. Под мою ответственность!
– У вас есть связь с Гаем? – внезапно спросил Лючано.
Юлия с недоумением воззрилась на него.
– Вы надеетесь, что Гай пошлет своих людей мне на помощь?
– Вам – не знаю. Вы сообщите ему, что семилибертусу Борготте угрожает опасность. Смертельная опасность. Надеюсь, Гай не забыл про обязательства перед судом Китты?
– Борготта, вы гений! Антоний, слышал?
– Да. Вы вернетесь в дом, госпожа?
– Я буду здесь. Оставь мне комьюнион. Режим связи – распределенная сеть с дубляжом всех сообщений на ядро.
– Слушаюсь!
Охранник развернулся, молодцевато щелкнув каблуками, и умчался исполнять.
– Уверена, дальше внешнего парка им не прорваться. Пророки, дери их в щель! – возбужденная необходимостью оборонять дом от фанатичных босяков, Юлия напрочь забыла о притихших детях. Щеки ее покрылись багровыми пятнами, дыхание участилось, делаясь сиплым. – Шесть человек с парализаторами… Хватит! Первые лягут, остальные разбегутся. В крайнем случае, охрана отступит сюда. Не бойтесь, Борготта, до этого вряд ли дойдет.
«Парализаторы, – задумчиво сообщил Добряк Гишер, – это хорошо. Шесть парализаторов против трех сотен безмозглых эскалонцев во главе с милейшим Хосенидесом IV. Дружок, на твоем месте я бы присмотрел пути отступления…»
Лючано завертел головой, озираясь, привстал на цыпочки.
– Вон дверь в западное крыло. Там можно спрятаться, – маленький Давид тронул его за ремень брюк, указывая свободной рукой за кусты.
Джессика, разумеется, не преминула уточнить:
– Или вылезти через окно на улицу и убежать.
– А Ревнители, – буркнул Тарталья, – подкрадутся с тыла. И давай нас топить!
– Не подкрадутся, – хором ответили близнецы. – Они от пророка ни на шаг.
Действительно, на экране голый пророк реял над толпой, стоя на плечах своих последователей и чудом сохраняя равновесие. Шляпа сбилась на затылок, наконечник стрелы уставился в зенит.
– Верные! – надрывалась акустика комьюниона, транслируя речь Хосенидеса. – Сыны Ревнивца! Доколе исчадья небес…
Автопереводчик сбился на невразумительный скрежет.
– …искушать нас адскими бубенцами?! Доколе Рибальдо Бесноватый…
Опять скрежет и уханье.
– Заветчане! Шатаются устои веры! Жилища знати стали вертепами разврата! Наг, яко из чрева матери, истинно вещаю вам, укрыв главу священным убором…
Проповедь была достойна сериала «Скрежет зубовный», спонсированного вехденскими фундаменталистами. Критики и искусствоведы давным-давно осудили «Скрежет…» за пропаганду межрасовой розни и потакание низменным вкусам. Но честные эскалонцы сериалов не смотрели, критикой не интересовались – и воспринимали слова Хосенидеса с нездоровым энтузиазмом.
– То-пи! То-пи!
– О-мут!
– Веди, Нагой!
– Со мной ли вы, заветчане?!
– С тобой!
– Готовы ли претерпеть, восстав и отринув?
– А-а-а!
– Зрите ли вертеп смутный? Логово Бесноватого?!
– Зрим!
– На-гой! На-гой!
– Кто дрожит от страха за дверьми вертепа?!
– Кто-о-о?! О-о!
Тишина.
Воцарившись по мановению длани Хосенидеса, зловещая, внезапная, она таила вопрос, один на всех: кто?! Скажи, Нагой, укажи перстом, и мы ворвемся, сокрушим, разорвем, растопчем и предадим воде то, что останется. Затишье перед бурей не могло длиться долго. А сукин сын пророк умело держал паузу, обводя паству пылающим взором.
«Негатив в идиоте дает один, вечный результат: драку», – вспомнил Лючано. Он не сомневался: от Хосенидеса сейчас зависит все. Нагой может швырнуть толпу на приступ легче, чем ребенок – гальку в море. Эскалонцы пойдут крушить и топить, даже если по ограде пустят кое-что помощнее «кусачки», а в руках защитников окажутся не парализаторы, а армейские лучевики.
Фанатиков и плазматор сожжет, да не остановит.
Разумеется, власти потом накажут зачинщиков. Пророка сошлют в дальний монастырь, на хлеб и воду. Кое-кто выразит ноту протеста, кое-кому принесут официальные извинения. Король Бенуа расшаркается перед Советом Лиги. Пострадавшим с большой долей вероятности выплатят компенсацию за физический ущерб; родственникам погибших – за ущерб моральный.
«Мне кажется, тебя это совершенно не утешает, малыш», – вздохнул маэстро Карл, человек столь же практичный, сколь и сентиментальный.
Лючано бросил взгляд на Юлию, желая подзанять у нее бодрости и уверенности в благополучном исходе заварушки. Но вместо бодрости им едва не овладела паника. Такой он помпилианку еще не видел! Хищно оскалившись, белая, как снег, с длинными черными волосами, разметавшимися по плечам, она буквально пожирала глазами пророка Хосенидеса – словно заклятого врага, соперника, самовольно вступившего в чужие владения. Разъяренная пантера, на чью добычу посягнул конкурент!
Что же она не поделила с харизматичным лидером Ревнителей?
«Толпу, малыш. Толпу, дружок, – хором откликнулись из немыслимой дали маэстро Карл с Добряком Гишером. – Толпу, и больше ничего». Честно говоря, Тарталья плохо понял, что имели в виду его привычные альтер-эго. Но спорить раздумал: этих не переспоришь.
Пауза длилась, и первым сорвался не пророк – Юлия.
– Убирайтесь прочь! Все! Быстро!
У вопля, властного, но на грани истерики, был один явный плюс. Вот теперь Лючано убедился: на близнецах и впрямь нет клейма! Давид и Джессика не стронулись с места, напряженно изучая беснующуюся хозяйку.
– Вон! Бегом! В дом!!!
Приказывай Юлия деловым, сухим тоном – никто и не подумал бы ослушаться. Но вот так, меча молнии, визжа, стремительно теряя человеческий облик?
Оживи скелет мозазавра, и то вышло бы естественней.
– Что с вами?! Вам нужна помощь?
Лючано шагнул ближе, пытаясь уяснить, что творится с обезумевшей женщиной.
– Оставьте меня!
– Позвать Антония? Я сейчас…
Он уже повернулся, намереваясь бежать к дому (разбираться с управлением комьюниона не было времени!), когда из акустических линз ударил голос пророка:
– Колеблетесь, заветчане? Выжидаете? Рибальдо златом прельстился, а вы – послушанием прельщаетесь? Мнимой покорностью? Ждете, когда Нагой перстом цель укажет? А свои персты вам на что? В носу ковырять? Плачет Ревнивец, на вас глядя, рыдает кровавыми слезами…
– Бе-е-е-ей! – не выдержал кто-то.
– Исчадий – в омут!
– Охвостье – в омут!
– Скверну – в омут!
Толпа вскипела штормовой волной, качнулась к ограде, к воротам.
– Ликуйте, заветчане! Не страшитесь пре… пк-хре… пф-кхе-кхе-кхе…
Густой слой белил лег на лицо Юлии, превратив женщину в злобного мима. Под глазами проступила мертвенная синева. Рука с растопыренными, скрюченными на манер когтей пальцами тянулась к экрану, двигаясь, как в густом киселе, и наконец достигла вожделенной цели, вцепилась в горло. Пророк зашелся кашлем, захрипел, утратив дар речи. На губах Хосенидеса выступила пена. Он кувыркнулся вниз с живого помоста, теряя по дороге свою замечательную шляпу.
И волна толпы разбилась о невидимый мол.
Кто-то по инерции добежал до ограды – и отшатнулся, скуля по-собачьи, ужален бдительной «кусачкой». Иных выворачивало наизнанку: рвота хлестала на брусчатку мостовой, на окружающих людей. Лиловые Ревнители бились в конвульсиях под ногами эскалонцев. Десяток человек, включая пьяного щеголя в парике, принялись яростно колотить своих же товарищей – первых, кто попался под руку. Щеголь выхватил из трости узкий клинок, разя направо и налево.
Люди танцевали, плакали навзрыд, бросались друг другу в объятия…
Казалось, толпу свели с ума.
А перед экраном комьюниона, где творилась дикая вакханалия, безмолвной статуей, гипсовой фурией, воплощением неотвратимого и беспощадного возмездия застыла госпожа Юлия с простертой вперед рукой. Камень, монолит; скала. Даже ветер не отваживался тревожить складки ее одежды. Воздух, окружавший женщину, дрожал, плыл раскаленным маревом, миражом пустыни. Впору было поверить, что от помпилианки исходят волны разрушительной вибрации, пронзая насквозь саму суть Мироздания.
Пространство исходило дрожью перетянутых, готовых лопнуть струн – мерцающих, покрытых ворсом, гудящих нервов. Еще чуть-чуть, и вилла осыплется колючим крошевом, люди растекутся по земле лужицами вязкой, вонючей протоплазмы. Террафима встанет на дыбы, сорвется с орбиты, мир рухнет в тартарары, в бездну новорожденного коллапсара, черной дыры, откуда нет возврата…
Лючано попятился, закрывая собой детей.
Сознание его провисло, словно клеенчатый полог под тяжестью ливня. Там, где вспухшее брюхо полога коснулось земли – не Террафимы, но загадочной Terra Incognita – с изнанки бытия творилось чудо. День сменился ночью, вечной ночью космоса. И в недрах мрака буйствовало, оскорблено, женское начало – темное, безликое, бестелесное, воплощение гнева. Гасли звезды, планеты сходили с орбит, астероиды превращались в пыль, кометы, поджав хвост, шелудивыми псами неслись прочь. Созвездие Морской Ящерицы переплелось с созвездием Нимфы, Грифон рухнул на спину Жабы, Трезубец вонзился в толщу светил Башни…
