— Как ты понимаешь, Джон, больших сил для прорыва я дать тебе не могу, — негромко продолжил президент. — Здесь находится твой бронированный поезд. Возьми роту иллинойцев, я дам тебе еще взвод стрелков Бердана. Представляешь, этот чертов Робердангуд опять куда-то сбежал! Никто не знает, куда он делся! Исчез, мерзавец, из осажденного города! Проклятие! — Линкольн сжал кулаки. Он с детства был очень силен, работа лесоруба развила его природные дарования, так что, попадись сейчас ему в руки командир первого в мире снайперского подразделения — судьбу несчастного можно было бы легко предсказать. — Прошу тебя, Джон, прошу как друга и храброго воина — прорвись!
— На все воля Божья, Эб! Я сделаю все, что возможно.
Артиллеристы отскочили от орудия, спеша открыть рты и зажать уши руками. 13-дюймовая мортира с невообразимым грохотом выплюнула снаряд в сторону атакующих южан, и спустя мгновение гром взрыва слился с надсадными криками раненых.
— Заряжай! — командовал Джон Турчин, пристраиваясь к прицелу. — Пли!
Новый рев выстрела, и опять тяжелое орудие отъехало назад по загнутым вверх полозьям и вернулось в прежнее положение. Бойницы в бортах, обшитых броневыми листами платформ железнодорожного форта Турчина, окрасились вспышками выстрелов. Карабины Спенсера залп за залпом выплевывали в южан смертоносные пули, грозно, точно боевой слон, трубил паровоз, и новые стрелки в единый миг занимали места тех, кому необходимо было зарядить оружие.
Вся «палуба» наземного броненосца была усыпана блестящими металлическими гильзами, весело звеневшими на стыках и перекатывавшимися под ногами стрелков. Кони южан, впавшие в истерику от грохота и рева, от дыма и смертельного дождя, уносили седоков подальше от этого увитого вспышками огненного чудовища. Разбегавшаяся в ужасе пехота не имела шансов поспеть за ними, но тоже вовсе не горела желанием идти в штыки на бронированного монстра.
— Неужели прорвались, Ванечка? — прошептала Надежда Григорьевна, глядя, как в дыму и пламени сквозь боевые порядки южан проносится по рельсам грозное детище ее мужа.
Счастливая мысль поместить орудие на платформу пришла в голову полковнику Турчанинову еще во время марша в Вирджинию. Сказался опыт артиллериста-фортификатора, а заодно и железнодорожника. Уже первое использование такой подвижной батареи привело в шок южан, не ожидавших атаки в собственном глубоком тылу. Следующая модификация и вовсе вызвала у конфедератов суеверный ужас. Но сейчас они побеждали, а победа быстро излечивает от суеверий.
— Прорвались! — не сводя глаз с прорезающей гряду холмов железной дороги, кивнул генерал Турчин. — Но, думаю, это еще цветочки. Какие у нас потери, Надин?
— Один убитый и трое раненых, их я уже перевязала.
— Что ж, результат недурственный. Могло быть много хуже. Цветочки смяли. Но готов биться об заклад, кое-что нам еще предстоит. И ягодки, может статься, будут горькими.
Командира разведчиков ко мне!
Плечистый молодой усач в широкополой войлочной шляпе вместо красноверхого иллинойского кепи предстал перед командиром ровно через минуту.
— Дикий Билл Хиккок, сэр! — отрекомендовался он.
— Дурацкое прозвище! — загоняя патрон за патроном в барабан кольта, усмехнулся Турчин. — Тебя ведь, кажется, зовут Джеймс?
— Да, сэр.
— Так вот, Джеймс, погляди, видишь, слева впереди овраг?
— Да, сэр.
— Он чертовски длинный, порос лесом, а главное, по нему можно скрытно подняться на холм. За ним река. Я буду очень удивлен, если конфедераты не захотят устроить там засаду. У моста поезд должен будет сбросить ход, тут-то они скорее всего и задумали ударить. Возьми разведчиков, возьми стрелков Бердана и как можно тише поднимись с ними на вершину. Сидите, как мыши, никакой бравады! Если все будет спокойно, у моста мы остановимся и подберем вас. А если нет, как только конфедераты пойдут в атаку, ударьте им в спину. Помните, ваши основные цели — офицеры и артиллерийская прислуга, ну эти, конечно, если будут пушки. Встречаемся у моста.
Наземный броненосец мчал на всех парах. К притаившимся на холме южанам доносились звуки банджо, обрывки песен и веселый смех. Самоуверенные федералы явно не подозревали о засаде.
— Вперед! — крикнул командир батальона южан майор Глоссоп, давая приказ к началу атаки.
Стволы подрубленных деревьев упали на рельсы у моста… Оба легких орудия конного отряда изрыгнули пламень, целя в паровоз, и храбрые драгуны Глоссопа ринулись вниз по склону с улюлюканьем и криками, подобно диким индейцам. Оба снаряда недолетом ударили по насыпи, поднимая к небу дым и тучу щебня. Левый борт железнодорожного форта расцвел огнями выстрелов, и на серых мундирах мчащихся к бронепоезду драгун то здесь, то там начали появляться красные отметины.
— Вперед! — горланил во всю мощь луженой глотки старый рубака, майор Глоссоп, стараясь разглядеть сквозь дым, почему больше не стреляют его пушки. Придержав коня, он повернул голову назад, и в тот же миг тяжелая пуля 44-го калибра ударила его точно в висок. Он выпал из седла, не проронив более ни звука. Это был, пожалуй, самый удачный исход последнего часа для бравого наездника из Южной Каролины, покрывшего себя ратной славой еще в Мексиканскую кампанию. Ему не довелось ни увидеть, ни пережить, как за считанные минуты его прославленный отряд превращается в месиво из обуянных ужасом людей и коней, старающихся укрыться от града пуль, сыплющихся без промаха со всех сторон. Драгуны бы с радостью сдались, но всякому было известно, что Джон Турчин не берет пленных.
— Вот теперь прорвались. — Иван Васильевич дружески хлопнул по плечу широко улыбающегося командира разведчиков, поднявшегося в командирскую башенку. — Молодец, Дикий Билл. Мне нечем тебя наградить за твой подвиг. Хотя… — он вытащил из кармана золотые часы с бриллиантовой монограммой, — на вот, отныне они твои! Этот брегет когда-то мне подарил российский император…
Длинноусый верзила с парой, на кавалерийский манер, кольтов у пояса захлопал глазами и даже несколько покраснел.
— Но как я могу, сэр?
— Носи. — Генерал Турчин вложил часы в ладонь сержанта Хиккока. — Быть может, сегодня ты сделал для своей страны то, что я когда-то для своей.
Улисс Грант молча глядел на бригадного генерала Джона Турчина, вспоминая первые дни этой проклятой войны. Тогда ему, совсем еще недавно пехотному капитану, пришлось баллотироваться на выборах командира 19-го Иллинойского полка. На это место были предложены двое: он сам и этот тучный бородач, и впрямь казавшийся взрывоопасным. В тот день иллинойцы выбрали Джона Бэзила Турчина и никогда не пожалели об этом. Он же вскоре встал во главе 21-го полка и нынче уже командовал армией. Впрочем, в военных познаниях и командирских талантах Неистового Казака у генерала Гранта не было ни малейших сомнений. Когда бы все офицеры его армии были таковы, война бы давно уже закончилась победой.
— …Президент велел передать вам, что постарается удержать Вашингтон до подхода ваших войск. Это наш единственный шанс, — с нажимом пробасил Неистовый Казак.
Улисс Грант слыл молчуном, и не без оснований. Не говоря ни слова, он подошел к столу и передал генералу Турчину длинную змею телеграфной ленты.
— Вашингтон пал? — пробежав глазами отпечатанный текст, срывающимся голосом переспросил Джон Турчин.
Генерал Грант кивнул.
— Мы взяли эту станцию, — адъютант командующего армией пустился в объяснения, по обычаю подменяя своего неразговорчивого шефа, — всего 15 минут спустя после того, как ее покинул Упрямец Уолли. Телеграмма предназначалась ему, как и приказ отрезать нам дорогу к восточному побережью.
Ни адъютант, ни Джон Турчин, ни генерал Грант не могли знать, что в эту самую минуту президент с руками лесоруба глядел в толпу южан, с радостными криками вливающуюся по мраморным лестницам в апартаменты Белого дома. Серые мундиры, блеск штыков, злорадные ухмылки, горящие глаза…
Авраам Линкольн шумно выдохнул, парадная сабля главнокомандующего с тихим шелестом вышла из ножен.
— Президент мертв! Но дело наше живо! — надсадно крикнул он, выстрелил из кольта в набегающую толпу и, вскинув клинок, бросился на штыки.
— Идти в Вашингтон бессмысленно, — наконец выдавил из себя Улисс Грант. — Там мы не найдем ничего, кроме пепелища. Мы потерпели поражение. Это надо признать. Но проигранное сражение не означает проигранной войны. Мы уйдем в Калифорнию, и Кордильеры станут нашей крепостью. Там мы соберем новую армию и на этот раз победим. — Генерал Грант закончил неслыханно длинную для него речь и повернулся к распахнутой двери станции, за которой на рельсах, еще хранивших следы крови, отдыхал покрытый, точно оспинами, пулевыми отметинами железнодорожный форт Турчина. Никто не должен был видеть слез в глазах несгибаемого генерала.
Император Александр II держал в руках письмо, написанное месяц назад и переданное ему премьер-министром, графом Лорис-Меликовым. Строчки перед глазами расплывались, точно взор умудренного годами венценосца затягивало слезой. Княгиня Екатерина Долгорукова, морганатическая супруга государя, с недавних пор носившая титул княгини Долгоруковой-Юрьевской, удивленно поглядела на супруга.
— Что-то не так, Александр? Плохие известия?
— Как сказать. — Император вновь кинул взгляд на четкие, как солдатские шеренги на плац-параде, каллиграфические строки. — Письмо от человека, которого я очень много лет назад знал и числил своим другом.
— И что же?
Государь не ответил, печально окинул взглядом любимую Катеньку и тут же отвел глаза. Словно в утренней дымке за ней проступил образ совсем иной Долгоруковой. Боже, как давно это было!
— Воспоминания об этом человеке тебя чем-то тревожат? — продолжала допытываться Екатерина Михайловна.
Понимая свое шаткое положение при дворе и зная нескрываемую враждебность со стороны детей и прочих родственников императора, она тщилась уберечь своего мужа от малейших волнений и неприятных хлопот. Впрочем, она была искренна в своем порыве, ибо с детских лет и по сей день любила красавца-государя.
Александр II пожал плечами.
— Не то чтобы тревожит. Много лет назад этот человек попросил годовой отпуск для излечения ран, уехал в Америку, да так и не вернулся. Очень жаль, это был весьма достойный человек и храбрый офицер.
— Прости его, Сашенька. — Княгиня Долгорукова-Юрьевская присела возле мужа и, положив руки ему на плечи, поглядела в глаза. — Наверняка, если он совершил то, о чем ты говоришь, у него были свои очень веские причины. Он ведь не злоумышлял против тебя?
— Нет, — грустно покачал головой император. — Но он и не испрашивает прощения.
— Тогда что же? — Брови княгини удивленно взметнулись.
— Этот человек нынче президент республики Калифорния. Быть может, слышала, там сейчас изрядная смута? Но оно и понятно, как же иначе!
Сама посуди, когда-то там нашли золото, тысячи тысяч авантюристов и разбойников всех мастей кинулись в этот забытый богом край земли в надежде быстро разбогатеть. Многим это удалось, но, конечно же, далеко не всем. Однако не прошло и десяти лет, как золото в Калифорнии закончилось. А вот сборище отъявленных мерзавцев, не брезгующих ничем ради пригоршни долларов, осталось.
Спустя еще несколько лет в эти места ушла армия генерала Гранта, и Калифорния превратилась в последний оплот сторонников президента Линкольна. Выкурить их оттуда конфедераты так и не смогли. Горы служили им надежной стеной. А флот и у тех и у других был не ахти какой. После сражения у Сан-Диего, где, кстати, войсками северян командовал тот самый человек, о котором я тебе говорил, президент южан, Дэвис официально признал республику Калифорния независимой державой. Ты в ту пору была еще совсем крошкой и вряд ли помнишь об этой войне. Да и происходило сие кровопролитие, слава богу, очень, очень далеко отсюда.
Екатерина Долгорукова внимательно слушала мужа. Она старалась быть ему не только пылкой возлюбленной, но и верной соратницей. В глубине души княгиня терпеть не могла этих ужасных войн, этих хитросплетений политических ребусов, но она была супругой великого императора, а значит, ей следовало учиться быть настоящей императрицей. Этой науки не преподавали в Смольном институте, так что все приходилось постигать своим умом. И она постигала, не зная устали, старалась помочь советом любимому, невзирая на косые взгляды великих князей и ропот членов Государственного Совета.
— Спустя десять лет Гранта на посту президента республики сменил некто Ван Хорн, крупный местный землевладелец из удачливых золотодобытчиков. Через год он совершил государственный переворот, объявив себя пожизненным диктатором Калифорнии. Пять лет назад его свергли, и новым президентом был избран генерал Джон Бэзил Турчин или, как звали его некогда здесь, Иван Васильевич Турчанинов. Ныне страна поделена фактически на два лагеря: республиканцев и ванхорнистов. Дабы прекратить смуту и дать стране закон и порядок, Иван Васильевич просит меня установить российский протекторат над республикой Калифорния.
— Что же ты думаешь ему ответить? — увлеченная перипетиями удивительной судьбы соотечественника, негромко спросила Долгорукова-Юрьевская.
— Пока не знаю. — Император сложил исписанный каллиграфическим почерком листок, спрятал его в карман и неспешно подошел к окну.
За стеклом тихо падал снег, заметая Дворцовую площадь с одиноким, как перст, Александрийским столпом.
— Одиночество — удел государей, — прошептал император, глядя, как стоит недвижимо на холодном ветру памятник его блистательному дяде. Природа, кажется, и знать не хотела, что зима уже кончилась, и наступила весна. Снег падал и падал, струясь у самой земли быстрой поземкой. — Такие решения не принимают наобум Лазаря. — Александр II повернулся к жене и вновь, точно ночной морок, увидел перед собой образ княжны Долгоруковой — генеральши Альбединской. Как странно, они расставались когда-то именно здесь, в этом самом кабинете. — Вечером, на Государственном Совете я оглашу просьбу его превосходительства, президента Калифорнии. А сейчас, извини, я должен ехать в Михайловский манеж, там скоро будет торжественный развод войск, я обязан присутствовать. Эта традиция заведена еще покойным дедом…
— Александр, тебе б не следовало туда ехать, — покачала головой княгиня Долгорукова-Юрьевская.
— Ну что ты, дорогая?
— Ты же знаешь, в городе неспокойно. Вот и Лорис-Меликов говорит, что еще не всех бомбистов-злоумышленников удалось изловить.
— Ну да, конечно, «Народная воля»! Но, видишь ли, милая, если сегодня я отменю развод, эти мерзавцы смогут с полным основанием утверждать, что им удалось запугать и поставить на колени российского императора! А сие никак невозможно! — Он подошел к любимой женщине и поцеловал ее в обе щеки. — К тому же нынче мой племянник, великий князь Дмитрий Константинович, должен представляться мне в качестве ординарца. Не могу же я обмануть ожидания мальчика! Не волнуйся, я туда и обратно. Господь на нашей стороне. Он не раз уже хранил меня от всяческих негодяев и безумцев. Вот увидишь, милая, все будет хорошо.
Император вышел из кабинета, еще раз поцеловав ее на прощание. Она осталась. В каком-то непонятном опустошении княгиня смотрела в окно, как отъезжают от дворца тяжелые, с бронированным коробом сани, как рысью скачет за ними шестерка казаков-конвойцев терской сотни. Она стояла и смотрела им вслед, даже тогда, когда эскорт пропал из виду, и быстрая поземка замела следы экипажа и всадников. Екатерина Михайловна и сама не могла бы сейчас ответить, о чем она думает: о человеческой судьбе ли, о тех ли странных путях, которыми следует всякий, ходящий под Богом.
