Королевская стипендиатка, на содержании у казны…
Да ее и пальцем нельзя тронуть!
Ректор никому бы не признался, что во время беседы испытал душевное потрясение. Ему не раз и не два чудилось, что из-за прелестного, юного личика выглядывает зловещая старуха – опытная, умная, сильная. Магией здесь не пахло, и он списал впечатление на собственный раздрай. А равнодушие, с каким гарпия вспоминала случившийся инцидент, могло кого угодно выбить из колеи. На ее месте Хайме рвал бы и метал, или хотя бы облизывался, как сытый кот, при мысли о вчерашнем бурном наслаждении.
Ничего подобного.
Спокойствие гарпии приводило ректора в трепет. Трепеща, он начинал бояться; боясь – приближался к ненависти, и хорошо понимал профессора Горгауз.
Сейчас обе девицы – Марыся Альварес и Келена Строфада – ждали в приемной, под бдительным оком секретаря Триблеца. Понадобятся они или нет, ректор не знал. Но предусмотрительность никому не вредила.
– У вас на столе лежит мое заявление, – напомнила Горгулья. – Там все изложено. Вы снимаете меня с кураторства. Подписываете приказ о моем увольнении. И пишете донос в Тихий Трибунал. Я останусь в городе, на своей квартире. Меня легко найти и арестовать…
– Докладную записку, сударыня! Записку, а не донос! И вообще… С кураторства я вас, разумеется, сниму. Матиас, с сегодняшнего дня ты – куратор. Единственный и полномочный. Приказом я тебя оформлю позже. Вместо увольнения профессор Горгауз получит отпуск. На длительный срок. А вместо доноса в Трибунал профессор Горгауз получит, извините, шиш. Вот! – ректор продемонстрировал, что именно получит Исидора. Получилось увесисто. – Мне только не хватало вигилов в университете. Проверки, допросы, сплетни… Проклятье!
Он с размаху громыхнул о стол тяжелым пресс-папье. Запрыгали на полках чучела, дребезжанием откликнулись стекла в окне. В дверь сунулся секретарь Триблец, увял под свирепым взором начальства и сгинул.
– Я совершила преступление…
– Извольте помолчать, профессор! Здесь я решаю, что преступно, а что нет! Кстати, Матиас, это ты виноват, – сделав вид, что начисто забыл о присутствии Горгульи, ректор снова обратился к доценту на «ты». Наверное, в воспитательных целях, дабы Исидора почувствовала себя пустым местом. – Ты предложил мне оставить эту… хм-м… преступную даму на посту куратора. А я, дурак, согласился. И вот результат: Тихий Трибунал. Я уже не говорю о Надзоре Семерых – от них так просто не отделаешься. Ладно, подведем итоги.
Он прошелся по кабинету, заложив руки за спину.
– Сейчас я приглашу сюда пострадавших… э-э…
Поразмыслив, можно ли зачислить гарпию в пострадавшие, Хайме ответа не нашел и продолжил:
– Вас, профессор, я попрошу быть приветливой. Считайте, что это ваши любимые дочери. И улыбайтесь, разрази вас гром! Улыбайтесь! Не так, будто вы гримасничаете на похоронах, а по-настоящему. Я обо всем договорился. Ваше дело – не сорвать высоким сторонам… э-э… подписание мирного соглашения.
– Он умирал три года, – ответила Горгулья.
– Кто?!
– Мой дед. Он сошел с ума. Мы жили в Тренте, дед давно уехал из Строфадской резервации. Тем не менее… Ему всюду мерещились гарпии. Дома, на улице. Они якобы съедали его пищу. Гадили ему в тарелку. Распространяли зловоние. Три года он жил в аду, населенном гарпиями-призраками. «Они жрут мое! – кричал дед. – Я голоден! Я умираю от голода!» И умер от обжорства. Все время ел, утверждая, что гарпии отбирают продукты…
– При чем тут ваш дед, голубушка? Нет, я сочувствую…
– Я была ребенком. Самое яркое воспоминание детства – смерть деда. Поэтому я пошла в бранные маги. Извините, Хайме. Зовите студенток. Я буду улыбаться. А потом уйду в отпуск. Мне надо о многом подумать.
Пенька исчезла. На стуле сидела прежняя, выкованная из стали Горгулья.
– Триблец! Просите сударынь зайти в кабинет!
– Обеих сразу? – голосом секретаря, разложенным в терцию на три пасти, спросило чучело химеры.
– По очереди!
Пока ректор объяснялся с Марысей, доцент размышлял о своем. Симптомы смертельной болезни Джошуа Горгауза, даже в кратком изложении Исидоры, будили в памяти заболевание Томаса Биннори. Еще в библиотеке он отметил сей факт. Выводы? В одном случае гарпии мстят врагу их племени. Годы не остудили злобу: месть превыше всего. Момент выбран идеально: маршал умирает в Тренте, не привлекая внимания властей. Ветеран свихнулся на почве давних баталий, вспоминая минувшие дни… И второй случай – гарпии сводят с ума безобидного поэта. Зачем? Чтобы под личиной «альтернативного специалиста» спасти королевского любимца, получив возможность обучаться в Универмаге?
Бред какой-то!
«Отложить месть на столько лет. Выждать и ударить наверняка. Для этого надо быть самым злопамятным существом в мире. Я видел Келену сегодня утром. Она ждала начала лекции по теормагу. Мы перекинулись парой слов. Когда я напомнил о вчерашней буре, она осталась равнодушна. Более того, она уже знала о вызове в ректорат. По-прежнему – ледяное спокойствие. Десять студентов из десяти тряслись бы, как осиновый лист. Если это притворство, в ней умер величайший лицедей… Если это хладнокровие, в ней умер великий шпион. Умер ли?»
– Следующая!
Гарпия вошла в кабинет походкой пьяного матроса. Вперевалочку, спрятав руки под крыльями, макушкой едва возвышаясь над столешницей – Келена вызвала бы смех у публики, выступай она на сцене. Сегодня ее оперение выглядело скромно: цвет мокрой глины с редкими светло-серыми вставками.
«Птицы неуклюжи на земле. Аист ходит элегантнее, чем курица. Курица – чем орел. Это зависит от длины ног? Или от мастерства в полете?»
– Сударыня! – торжественно начал ректор. – Как руководитель университета, я хотел бы…
Гарпия остановилась, не дойдя до стола.
– У меня нет никаких претензий, – сказала она. – Скорее уж претензии могут быть у вас, или у профессора Горгауз. Я должна была сразу сопоставить. Джош Кровопийца… простите, я не хотела. Джошуа Горгауз, маршал в Строфадской резервации – ваш родственник, сударыня?
– Дед.
Горгулья смотрела в окно.
– Вы присутствовали при его смерти?
– Да.
– Тогда все понятно. Очень мощный якорь. Вполне вероятно присутствие паразита. Сударыня, вы ни в чем не виноваты. Мое появление в университете спровоцировало превращение паразита в доминанта. Когда я закончу курс лечения Биннори, я буду рада предложить вам свою помощь. Разумеется, если вы дадите согласие. Мне потребуется месяц-другой отдыха, и я в вашем распоряжении. Не уверена, что после этого вы полюбите гарпий. Но в остальном – ситуация больше не выйдет из-под вашего контроля.
– Я подумаю.
Горгулья смотрела в окно. Мужчинам даже показалось, что в окне собирается вчерашняя буря, и черная запятая вновь кружит над университетом.
– Хорошо.
– Чудесно! – ректор потер ладони. – Великолепно! Если вы чего-то хотите, просите, не стесняйтесь!
– Я хочу продолжить обучение. К этому нет препятствий?
– Ни малейших!
– Я рада. До свиданья.
В приемной Исидора задержала Кручека.
– Возьмите.
Недоумевая, он принял от нее пухлую тетрадь в переплете из сафьяна.
– Дневник моего деда. Избранное. Вас заинтересует.
– Я не читаю личных записей! – возмутился доцент.
– Дед умер. Я – единственная наследница, согласно завещанию. Считайте, что я дала вам разрешение. Мне это больше не понадобится.
– Почему?
– Я в отпуске, – сухо ответила Горгулья.
* * *"Я, Джошуа Горгауз, королевский маршал на Строфадах, гниющий в резервации восьмой год, в здравом уме и трезвой памяти, допив флягу сливовицы, со всей ответственностью заявляю:
– Пусть гарпии горят в аду!
Мое прошение об отставке, должно быть, легло под сукно…
…они – хищники.
Я не раз видел, как взрослая гарпия хватает обезьяну в гуще ветвей, или уносит зазевавшегося подсвинка. Бич кроликов, проклятие горных коз, мясо они любят во всех видах, не брезгуя и сырым. Собачатина – деликатес. Особенно если речь идет о щенках. Впрочем, они внимательно следят, чтобы на островах не перевелась дичь. Иногда довольствуются одними утками, которых на озерах тьма-тьмущая.
Фрукты им поставляет природа. Полей гарпии не возделывают. Огороды – кое-как. Случается, летят батрачить на материк – охраняют урожай от ворон и зайцев. Свою долю берут зерном. Да, еще обожают крупных насекомых.
На Тифее бытовало мнение, что пропажа детей – дело их когтей. Почему бы и нет? Если они воруют поросят, отчего бы не прихватить и двуногого малыша, когда тот отправится с корзинкой по ягоды? На наше счастье, гарпия не в силах поднять в воздух взрослого мужчину. Иначе потери в войне были бы куда ощутимее.
Голодать гарпии могут долго, без вреда для себя – до двух недель.
Они – философы.
Обычное для Строфад зрелище: крупный самец-гарпий сидит на ветке и пялится вдаль. Час, два, три… Он не двигается. Не откликается, если ты его зовешь. Не обращает внимания на изменения погоды. Начнись ливень, пади град – не шелохнется. Естественных врагов у них нет – сиди без боязни, никто не захочет тобой полакомиться. Когда я спрашивал, о чем они думают, мне начинали рассказывать всякую чушь. Иные миры, загадочные существа. Земли, которых нет под Овалом Небес. Небеса, которые никогда не видели Квадрата Опоры. Люди, каких не создавал Вечный Странник. Полеты во сне и наяву.
Бред.
Им самое место в резервации.
Они – щеголи. Цвет перьев они меняют усилием воли. Это раздражает. Смена одежды – да, я понимаю. Но перья? – хищники, философы, щеголи, их осталось слишком много…
...…я так и не смог привыкнуть к тому, что они стареют за один день. Помнится, я считал Стимфала, одного из вождей партизанского движения – юнцом. Он выглядел лет на двадцать, не больше. Разумеется, я говорю о человеческой части его тела. В возрасте цапель, орлов и воробьев я не разбираюсь. После заключения мирного договора Стимфал ни капельки не изменился. Оставался юношей, пока я однажды не увидел его – стариком.
Сразу и надолго.
Раньше я не задумывался об этой стороне их жизни. Просто не различал их: гарпия и гарпия, чего там… Во время боевых действий и вовсе было не до того. С нами сражалась и молодежь, и глубокие старцы. Удивляло другое: старики были сильнее и проворнее молодых. Страшные бойцы – с их-то жуткими, морщинистыми рожами…
В резервации я поначалу воспринял все, как должное. Вот дети. Они быстро растут: в год летают, в пять – охотятся, в тринадцать лет практически не отличаются от взрослых особей. Вот молодые. Вот старики. Если бы Стимфал не подлетел ко мне и не заговорил – я остался бы в неведении.
Он был абсолютно не похож на себя-прежнего. Гордый красавец превратился в гордого урода. Морщины, складки, пятна на коже. Острый, как бритва, нос. Губы высохли, запали, обнажая острые зубы. Краше в гроб кладут. Мышцы на тонких руках превратились в жгуты проволоки. На груди – в жесткие латы.
Но летать он стал еще быстрее. Казалось, внезапная старость прибавила ему сил. Позже я узнал: это – правда. Лет до пятидесяти они не меняются. Вечные юноши и девушки. Но вечность сменяется на другую вечность. Уснув молодухой, гарпия просыпается старухой. Перед нами – два разных существа.
Или я не умею видеть в старухе вчерашнюю красавицу?
Старыми они живут еще полвека…
...…случается, они отшельничают.
Начало периода уединения предвещает свист. Да-да, свист. Так свистят их перья, когда гарпии пикируют на добычу. Когти становятся тупыми. Можно подумать, что гарпии самое время отправиться в богадельню. Вместо этого она отправляется в горы, ближе к солнцу.
Мяса в период отшельничества гарпии не едят. Фрукты, коренья, травки; вода из родников. Основное их занятие – драть из себя перья. Смотреть на это противно. Словно кто-то у тебя на глазах выдавливает прыщ или дергает волосы из ноздрей. Они избавляются от дефектных частей оперения, особенно – от поврежденных маховых перьев. Но случается, что гарпия ощипывает себя целиком.
Голый петух с головой человека – потеха! Наши, кто подрезал или сжигал маховые перья гарпиям-рабам, получили бы удовольствие. Я о тех, кто дожил до победы…
В последнем случае гарпии ждут полтора месяца, пока оперение вновь отрастет. Голышом они каждый день купаются в ледяной речке. Потом часами загорают на солнышке. Вечером – заточка. Отвратительный звук, с каким гарпия точит когти о скалу, преследует меня ночами, и я просыпаюсь с криком.
Обновившись, они возвращаются.
Спросите меня, зачем я наблюдал за гарпиями-отшельниками, и я вам не отвечу. Чего не сделаешь от скуки, вынужденного заточения и двух-трех фляг сливовицы…
...…они – живородящие, как ни странно.
Детей вскармливают грудью. До поселения в резервации я был уверен, что гарпии несут яйца. Их гнезда-шалаши, выстланные листьями и мхом, не приспособлены для плотской любви. Во всяком случае, для человеческой любви. Я ни разу не видел, как это происходит, и видеть не желаю.
Наверное, если бы я настаивал, одна из гарпий-самок без колебаний уступила бы моим домогательствам. Они проще относятся к требованиям тела, что роднит их с животными. Гарпия не способна зачать от человека. Но я даже представить не в силах…
Ты врешь, Джош. Очень даже в силах. Еще год, проведенный на Строфадских островах, и ты окончательно рехнешься…
...С ними невозможно говорить о войне.
Подвыпив, я делаюсь сентиментален. Готов обнять бывшего врага и точить слезу, вспоминая огонь и воду, сквозь которые мы прошли. Ну хорошо, пролетели. Еще лучше взахлеб спорить, бранясь и проклиная друг друга, о прошлых баталиях. Как могло бы быть. Как не сложилось. Кто кого. Оплакивать погибших друзей. Сверкать глазами, возвращаясь памятью в горнило боя. Без этого жизнь делается пресной, будто черствая лепешка.
Проклятый Стимфал! Он вспоминает войну, как ростовщик вспоминает проценты на мелкий заем. Да что там! – ростовщик хоть радуется, что умело облапошил дурака-занимателя, и строит радужные планы на грядущих дураков. А этот мерзкий гарпий не пролил ни единой слезинки по своим приятелям, павшим в ущельях Тифея.
Ладно, он не скорбит по нашим – но свои!
Наши прежние – так Стимфал называет гарпий-покойников. И ни капли грусти, ни крупицы боли. Наши прежние, демон его сожри! Я щенка, который сдох давным-давно, во времена моего детства, вспоминаю с большим чувством, чем он – сородичей…
О битвах он согласен говорить. Но так, словно делает мне одолжение. Ледышка, он помнит все, до мельчайших подробностей. Я блевать готов от его воспоминаний. Такое равнодушие достойно последнего мерзавца. Нельзя поверить, что Стимфал был одним из самых последовательных и непримиримых врагов. Этот счетовод похож скорее на жирного перепела, чем на орла.
Они все такие.
Они вспоминают с холодным сердцем. Даже мечтать о дне, когда постыдный для них договор будет разорван, а когти гарпий вопьются в сердца врагов-победителей – нет, и это им не под силу. Я провоцировал крамольные разговоры. Я знаю. Они лишь пожимают плечами. И в глазах не разгорается естественный для хищной птицы – если угодно, для человека – огонь.
...