Он ощутил возбуждение.
Перед ним на мраморных плитах древнего храма танцевала женщина – и женщина эта была прекрасна! Крутой изгиб бедер, поворот головы, каждый точеный жест, каждое текучее движение Сунгхари таили в себе столько скрытой страсти и желания, что он едва не задохнулся от вожделения, чувствуя, как камнем твердеет его мужское естество.
Здесь не было храма.
Здесь был храм.
Как в космосе для рабов, сидящих на «веслах» галеры, пряталось тайное море, так в степи варварской планеты, в кабине готовящегося к старту «Вихря», архитекторами-невидимками возводился дивный храм.
Святилище страданий?
Церковь безумия?!
В руках у Лючано возник тяжелый витой бич. Он с оттяжкой взмахнул орудием палача, нанеся ювелирно точный, хлесткий удар по спине брамайни – под лопатку, чуть наискось. Ни на палец выше или ниже, по почкам; под единственно правильным углом. Так художник кладет мазок на холст – и, отстранившись, проверяет: не нарушена ли гармония? Угадан ли верный оттенок, чувствуется ли глубина, объем?
О нет, мастер не ошибся! Его картина – настоящий шедевр!
Сунгхари выгнулась иероглифом – невозможным и совершенным в своей невозможности. В движении женщины слились похоть и боль, страдание и страсть, мудрость и сила, и – ожидание!
Ах, еще, еще, мой повелитель!
Пьянящая музыка струилась ниоткуда и сразу отовсюду, то и дело меняя гармонию самым причудливым образом. Сунгхари плыла по воздуху, не касаясь босыми ступнями плит пола. Трехглазые демоны и шестирукие боги, красавицы, совокупляющиеся с мерзкими чудищами, обезьяны, змеи, тигры и гибриды, оскорбляющие природу самим фактом существования эдаких тварей, карабкались друг на друга. Сонм бесов взирал на танцовщицу со стен, увитых диким виноградом, тараща каменные очи. А на высоком троне в глубине храма восседал Гай Октавиан Тумидус – сверкающие золотом доспехи легионера, открытый шлем с гребнем, короткий меч у пояса.
Руки воина были погружены в призрачную сферу.
Внутри сферы, извергаясь наружу и заполняя храм, в черноте космоса роились мириады звезд – словно воин выпускал из улья рой бриллиантовых пчел.
Пел в воздухе бич, чудом попадая в меняющийся ритм музыки. Или это музыка вторила ударам бича? Узор из рубцов покрыл спину брамайни сложным орнаментом. Лючано изо всех сил стремился довести до совершенства это сплетение полос, красных, белых и синеватых, поставив наконец заключительный штрих.
Трое знали: тогда наступит кульминация, сотрясающая миры.
Он хлестал, смеясь.
А женщина танцевала с улыбкой, застывшей на губах, принимая страдание, как должное, как необходимый элемент танца и основу вселенной. Так рыба воспринимает воду, птица – небо, а дракон – бесконечность.
Брамайны живут страданиями. Купаются в них, пьют, едят, дышат, черпают в телесных мучениях силу энергетов. Будни, банальность, свойство физиологии, приобретенное за века эволюции. Но иногда, в исключительных случаях, боль и мука, вознесясь к вершинам искусства, могут не только наполнить тело жаром, способным швырнуть звездолет через половину Галактики.
Страдание может на миг заменить утраченную свободу.
Так было сейчас.
– Есть отрыв! Давай, невропаст!
Пел бич. Танцевала Сунгхари.
– Давай, женщина! Еще, еще! – легионер на троне близился к оргастическому финалу, круто замешивая черную сферу со звездами в глубине. По левой руке Тумидуса текла кровь, пятная созвездия. – Мы взлетаем!
У края, на пике бытия сходились лицом к лицу противоположности, оборачиваясь друг другом: запредельное наслаждение становилось остро болезненным, а изощренная боль дарила удовольствие.
Это легко понять рассудком.
И невероятно сложно испытать, не повредив понятливый рассудок.
– Да!.. да! Мы вышли из стратосферы. Давайте, осталось немного! Идем к «Этне»… еще хотя бы пять минут!..
Но всему положен предел. Какой бы запас прочности ни имело тело человека, тело рабыни-брамайни – этот запас не бесконечен. За все надо платить. Слишком остро, слишком быстро, слишком интенсивно; слишком большой приток и отдача энергии – даже организм энергета не рассчитан на подобное.
Движения Сунгхари замедлились. Она оступилась – раз, другой. Улыбка стала растерянной. Женщина моргнула, словно выходя из транса, тихо вскрикнула…
Тарталья выронил бич – и бросился к брамайни.
Подхватить, поддержать, не дать упасть…
Он успел.
Но в то мгновенье, когда он ощутил на руках легкое, почти невесомое тело, черная бездна накрыла рушащийся храм, поглотив лики богов, зверей и демонов. Вокруг обломков святилища раскинулся, искрясь переливами звездных россыпей, бескрайний простор Вселенной.
Единственное, что не имеет ни начала, ни конца.
Трое плыли в черноте Космоса.
И звезды вокруг них медленно гасли, закрывая усталые глаза.
– В медотсек, обоих! Живо! И чтоб поставили на ноги!
– Этих двух рабов?
– Да, этих двух рабов! Это приказ!
– А вас, Гай? Вы ранены…
– И меня тоже в медотсек, олухи!
Контрапункт
Лючано Борготта по прозвищу Тарталья
(три года тому назад)
На Борго, моей родине, в одном-единственном месте – на острове Туахшан, части Крабового архипелага – никогда не разыгрывались кукольные представления просто для потехи зрителей. Хотя марионетки Туахшана, если верить экспертизе тетушки Фелиции, наилучшие.
Туахшанские кукловоды выводили свои творения «на люди», только желая умилостивить богов. Тамошние боги – существа вероломные, с кучей комплексов. Любой человек с такими фобиями и маниями давно угодил бы в психушку. А боги – ничего, держатся.
Вот туахшанцы и разыгрывали представления на свадьбах, при рождении ребенка, после насильственной смерти кого-то из соотечественников, проводя очистительный обряд. Короче, если требовалась вышняя благосклонность.
И никак иначе.
Может быть, ублажая клиентов где попало, я навлек на себя гнев островных божеств? Вряд ли. Я и на Туахшане-то был всего дважды, в раннем детстве, с тетушкой…
Что за дурацкие мысли порой лезут в голову?!
– А я говорить: покидай студию!
Зловещий шепот ассистента, равно как и его ужасный акцент, выдающий уроженца Маскача, не произвел на Лючано ни малейшего впечатления. Он уселся в плетеное из ротанга кресло-качалку, невесть как оказавшееся здесь, закинул ногу за ногу и сдвинул шляпу на глаза, подражая Капитану Возмездие, герою ритм-опер для детей.
– Вы слышать, что я вам повелеть?
Ассистент, кривоногий пузанчик Кэст Жорин, аж подпрыгнул от возмущения. Налившись дурной кровью, он принялся засучивать рукава куртки. Должно быть, собрался бить морду упрямцу, не желавшему внять голосу разума.
Скандалить громко ассистент опасался: сессия уже началась.
Собьешь настрой – по головке не погладят…
Рядом с Жорином, укрепленный на стене при помощи липкой ленты, висел экран – дешевый, списанный в утиль, сто лет назад устаревший «плоскун». Случайный человек решил бы, что студия арт-транса «Zen-Tai» стеснена в средствах, и ошибся. Случайные люди часто ошибаются, изрекая истины, похожие на мыльные пузыри – радуга, блики; хлоп, и мокрый пшик.
Лючано знал, что арт-трансеры, контролируя процесс записи менталообразов, никогда не используют голографических проекторов или, скажем, монтажных «объемников». Плоский экранчик, который минутой раньше стоял у стены, скатанный в рулон, плюс чувствительный к пси-потоку транслятор – и все.
Традиция?
Специфика арт-транса, крайне чуткого к «фону» аппаратуры?
Какая разница…
Сейчас на экране гуляли полосы всех цветов спектра. Пятна наплывали на кляксы, дробились яркие кристаллы, рассыпаясь искрами, а чернильная тьма мало-помалу копилась в верхнем правом углу.
– Я в последний раз спрашивать…
– Угомонитесь, – посоветовал Лючано вздорному ассистенту. – Не то заработаете мозговую грыжу. Никуда я отсюда не пойду, не тратьте на меня перлы вашего красноречия. У вас что, другого занятия нет?
Из-под шляпы он на всякий случай приглядывал за Жорином. А вдруг полезет-таки драться? Пузанчики – обидчивые, с этого увальня станется. Хотя вряд ли: сорвать медитационную сессию арт-трансеров, нервных, как все артисты, во главе с режиссером Монтелье, сумасшедшим, как все телепаты – за такое дураку открутят ручки-ножки и пустят катиться по наклонной плоскости…
– Немедленно! Сей же минут!
«Очень смешно, когда человек хочет кричать, а не может, – сказал издалека маэстро Карл. – Он тогда багровеет, сипит и делается похож на жабу, надутую через соломинку».
«Ага, – согласился Гишер. – Если нажать вот тут, прищемить тут и царапнуть здесь, человек очень-очень хочет кричать и совершенно не может. Это очень смешно, вы правы».
– Если я покину студию, – утихомирив оба внутренних голоса, сообщил Лючано ассистенту, – я уйду вместе с моими бойцами. Только так, и никак иначе. А вы останетесь объяснять Монтелье, почему рабочий день потерян для него без возврата. Я в курсе, сегодня вечером вы улетаете с Сеченя.
– Ну и что такое?
– После перелета ваши арт-трансеры неделю будут отдыхать. Еще неделю – восстанавливать силы. Еще неделю – входить в нужное эмоциональное состояние. Звезды капризны и взбалмошны. Мне продолжать, или вы уже поняли?
– В студии посторонний находить запрещено! Во время запись эпизода вы обязан покидать…
– Ничего я вам, голубчик, не обязан. Читайте контракт, пункт 4.1, второй абзац сверху. Кстати, хорошая идея: сходите, перечитайте контракт. Хоть какая-то от вас будет польза…
«Голубчика» Лючано перенял у графа Мальцова. Но использовал явно не к месту: от графского «голубчика» люди таяли, проникаясь к Аркадию Викторовичу симпатией, а от «голубчика» Тартальи приходили в бешенство. Вот и Кэст Жорин сжал кулак – почему-то один, левый.
Видимо, контракт он перечитывать не желал.
Но вдруг ассистент поперхнулся, закашлялся, с трудом разжал белый от напряжения кулак и слинял подальше от кресла-качалки. Поймать команду телепата Лючано был не в состоянии. Просто всеми фибрами души он ощутил резкое, как удар бича, «Цыц!», которое на миг соединило Монтелье и скандалиста Жорина.
Режиссер не желал, чтобы ему мешали.
Сразу после капитуляции ассистента на экране возникло осмысленное изображение. Космос, огоньки далеких звезд и две армады боевых кораблей, выстроившихся друг напротив друга. Полукольцо галер – и острый клин линкоров.
Орел Помпилии – против вехденской веревки с тремя узлами.
«Гнев на привязи», исторический боевик.
Часть вторая, эпизод IV.
Скучая, Лючано наблюдал, как меняется цветовая гамма картинки, как резче проступают очертания галер, совершающих сложный маневр, а катер «Бывалый», штурмовик вехденов, дразнит противника, притворяясь, будто рехнулся и решил атаковать флот в одиночку. Наверняка военный-профессионал – да хоть тот же Мальцов! – сказал бы, что действия флотилий иначе, чем бредом, назвать нельзя. Но «Гнев на привязи» снимался не для военных-профессионалов, и даже не для здравомыслящей публики, а для восторженных, бредящих подвигами недорослей.
Для данной целевой аудитории – сойдет, как сказал бы маэстро Карл.
– Ах, осень – моветон!
Жонглировать печалью,
Как сорванной печатью,
Над пестрым шапито…
Ходили слухи, что Ричард Монтелье, гений телепатической режиссуры, поет во время работы. Специфика сложно организованного мозга. Иначе ему, дескать, не удержать под контролем пси-динамику артистов, объединяя, эксплицируя и мизансценируя потоки в контексте общего замысла.
И поет гений исключительно поп-шлягеры, или дешевые лирические шансонетки, черпая репертуар из крайне сомнительных источников.
Сейчас Лючано имел возможность убедиться в правоте слухов.
– И в стареньком пальто
Идти пустынным сквером,
В мечтах, что было скверно,
Но будет лучше, что…
В центре студии, вокруг сосредоточенного, поющего, бешеного от возбуждения Монтелье стояли пять ванн с питательным субстратом. Больше всего субстрат походил на расплывшийся от жары холодец из свиных ножек с чесноком. В мутной, желеобразной дряни, густо заросшей плесенью, лежали голые арт-трансеры – с блок-линзами на глазах и тампонами в ушных раковинах.
Плесень неопрятными комьями липла им на щеки и подбородки. Особенно много плесени было на висках. Она свисала вниз закрученными локонами, словно артисты решили вырастить себе сивые бакенбарды, на манер религиозных фанатиков Га-Арима.
Студия арт-транса «Zen-Tai» жила на широкую ногу.
На плесени куим-сё здесь не экономили.
Орган размножения редкого мицелиального гриба, открытого ксеноботаниками на малонаселенном Эрондре, плесень куим-сё состояла из спор и сети ветвящихся нитей, крайне чувствительных к менталообразам высших млекопитающих, предпочтительно обладающих разумом. Можно сказать, куим-сё накапливала острые переживания, яркие впечатления и продукты творчества в непосредственном виде.
Так другие грибы копят вредные вещества и соли тяжелых металлов.
Разумеется, открытие тут же отобрали у ботаников, взамен дав престижную премию Камински, и приспособили к шоу-индустрии.
Входя в транс-сейшн, арт-трансеры формировали внутри себя художественный видео– и звукоряд, образы героев будущей картины, общий сенсоплан и деталировку – естественно, следуя сценарию, но импровизация приветствовалась особо продвинутыми режиссерами! Диалоги и монологи, контексты и подтексты – созданное одним наслаивалось поверх творческого продукта другого, сообщая картине объем и полноту ощущений.
А плесень впитывала и фиксировала.
Позднее, на студийных размножителях, куим-сё «тиражировали» в производственных чанах, тщательно сохраняя исходный чувственный «наполнитель». Затем пересаживали в специальные медальоны-носители и пускали в продажу.
Ценителю этого вида искусства достаточно было поместить чуть-чуть плесени себе на виски. Через минуту он, не вставая с кушетки, мог окунуться в захватывающую реальность «Гнева на привязи», «Временщика-IV» или какого-нибудь иного блокбастера. Интерактивного участия не предусматривалось, но эффект присутствия превосходил все ожидания.
Многое зависело от того, бодрствует зритель во время сеанса или пребывает во сне. Целые диссертации посвящались разнице между двумя видами восприятия – сходства, различия, нюансы…
Находились и борцы против арт-транса. Они бомбардировали средства массовой информации сообщениями, леденящими душу. Новый вид наркотика, примите меры. Травма психики на нижних слоях, требую денежной компенсации. В чанах, по вине бракованных перегородок, произошло смешение уже «отснятых» гиф – тех самых ветвящихся нитей – и хит сезона «Любовь и грезы» наслоился на андерграундную «Шокировку».
Журналисты с радостью сочиняли кричащие заголовки:
«Симбиоз двух картин привел к конвульсиям и распаду личности двух тысяч пострадавших зрителей!»
Это лишь подстегивало популярность арт-транса. И миллионы любителей острых ощущений, не смущаясь обещанными конвульсиями, кидались в магазины за медальонами с куим-сё.
