— Я намерена сопровождать Мускулюса в Чурих, господин председатель, под уникальным соусом. Личный рецепт, тайна семейной кулинарии. Господа, соблаговолите выслушать…
***Когда Анри закончила, все с минуту молчали.
Ничего страшного, она привыкла.
Большинству людей привычней все спланировать заранее, в подробностях. Потратить месяц на прикидку. Разложить по полочкам, рассовать по шкафчикам, наклеить таблички, оглядеть стройные ряды перспектив, простучать сочетания звеньев в цепи и вытереть трудовой пот. Люди склонны обманываться, видя в несокрушимости планов на будущее — несокрушимость самого будущего, такого, какое они в тщете своей придумали. Зато потом, когда судьба игриво дает щелчок карточным домикам, выбивая из стен то Рыцаря Жезлов, то Даму Чаш, когда будущее показывает длинный и мокрый язык, становясь настоящим, а в шеренги планов вбивается клин неразберихи — о, тогда они задыхаются в цейтноте, панически суетясь, и никак не возьмут в толк: за что?
Так хороши, так свежи были планы!
— А мне нравится, — сказал капитан Штернблад. Глаза маленького капитана первыми перестали напоминать оловянные пуговицы. — Клянусь Вечным Странником, нравится! Ввяжемся в бой, а там посмотрим…
Прямой начальник вигиллы сурово колыхнул пузом:
— Это авантюра, Папа. Ты любишь авантюры? Капитан подумал. Анри дорого бы дала, лишь бы узнать: какие четки он сейчас перебирает, пробуя каждую бусину на ощупь?
— Да, — убежденно ответил Рудольф Штернблад, убийственный малютка. — Люблю.
И подмигнул даме.
Капитан, как и Анри, был человеком одной стрелы. Знаете, когда три дня готовишься, очищаешь сердце, печень и душу, неделю едешь в замшелую глухомань, где цветут знаменитые «дамы с камелиями», блистая чахоточным румянцем лепестков; придирчиво выставляешь мишень, вымеряешь дистанцию, затем стреляешь из лука один раз, попадаешь или промахиваешься — и уезжаешь обратно. Очень многие изумляются такой расточительности. Если столько готовился, отчего бы не пострелять всласть? Дать поправку на ветер, выпустить дюжину стрел, оценить результат, поразмыслить, выпустить еще дюжину, сменить тетиву, взять второй колчан…
Анри никогда не вступала в споры с людьми тысячи стрел.
Бесполезно.
— Это настолько безумно, что может сработать, — поддержал друга Просперо Кольраун. Пузырь над лезвием опал, сейчас лицо боевого мага напоминало гравировку по стали. — Согласие Мускулюса я обеспечу. Свяжусь с лейб-малефактором Нексусом, пусть оформит приказ. А к приказу я добавлю личную просьбу. Малыш мне не откажет.
— А Нексусу откажет? — усомнился Месроп. Вигилла чудесно понимала сомнения толстяка. Она сама бы тридцать раз подумала, прежде чем отказать ласковому, дряхленькому дедушке Серафиму. «Вредитель Божьей Милостью» к отказам относится со своеобразным юмором. Даже радуется, если отказывают, — всегда полезно малость поупражняться в любимом ремесле…
— И Нексусу не откажет. Просто хочется, чтобы Малыш работал не только за страх. Хотя… После лилльского дела в Ятрице он, по-моему, распробовал приключения на вкус.
— Хорошо бы еще отвлечь внимание Черного Аспида и Чуриха, — мечтательно протянул барон, сбив треуголку на затылок. — Какой-нибудь непредвиденный фактор… Господа, что с вами?!
Все смотрели на Конрада фон Шмуца.
Картина маслом: «Община сусунитов выбирает петуха отпущения». Бытовое полотно, золоченая рама, кисть Фурле Натюрлиха-старшего, выставлена в галерее Джошуа Трентера без разрешения на копирование.
— С нами все в порядке, — сказал прокуратор Цимбал, на манер веера обмахиваясь третьим письмом, с печатью орденской канцелярии. — Это с тобой не все в порядке, господин командор. Тебе завтра в поход, идеалы восстанавливать. Цивилизация взывает. Кто, если не ты?
— Виль! Ты сошел с ума?!
— Нет, дружище. У меня на редкость ясная голова и горячее сердце. Ах да, еще чистые руки, потому что я их часто умываю. Кто подписывал петицию в канцелярию Ордена? — ты, твоя светлость. Петиция Орденом удовлетворена. Чего тебе еще надо? Трубите в трубы, фон Шмуц в поход собрался…
К чести барона, он быстро оправился. Вернул треуголку на отведенное уставом место, застегнул верхний крючок камзола. Выпрямился, сверкнув очами:
— Слушаюсь, господин прокуратор! Завтра же выступлю! Анри прямо влюбилась.
— Конечно, завтра, — Цимбал тронул барона за плечо. — Только выступать станешь медленно. Я не зверь. Тебя, Зануда, мне, может, и не жалко ни капельки, а стариков зря губить не дам. Пока вы не вторгнетесь на территорию Майората, вам мало что грозит. Значит, не торопитесь. Стройте планы мести, обсуждайте на привалах грядущие баталии. Ищите брешь в рубежах Аспида. Пошуршите в поисках тайных подземных ходов: сочинители эпосов уверяют, будто под землей этого добра навалом. Короче, отвлекайте внимание. Дня три-четыре. Пусть идеалисты с союзниками-некромантами чешут в затылках, пусть ломают головы… Едва возникнет реальная опасность, ты сразу выходишь на связь. Без лишней отваги, понял? Я люблю живых сотрудников… Господа волшебники, связь обеспечите?
Месроп кивнул:
— Разумеется. Конрад, я подсажу тебе личную «мушку». Нет, лучше «сударика-комарика», он проще. Если что, дернешь себя за мочку левого уха, и у меня в ответ начнет чесаться кончик носа.
— А если у тебя нос просто так зачешется? — усомнился барон.
— Мой нос без веских причин не чешется! — строго возвысил голос председатель. — Ты дергаешь, я чешусь, власти бьют в било — преступная ошибка! в опасности честные граждане Реттии!!! — и высылают эскадрон корсар летучих. На выручку.
— А мы обменяемся «мушками» с вигиллой, — вмешался Просперо. — Анри, я к вашим услугам в любое время суток. У малыша Андреа на меня есть личный канал, имейте в виду. В Чурихе мою персону хорошо знают, встретят, как родного…
В лезвии отразился пожар и башня, распадающаяся на части.
На фоне улыбки боевого мага трона.
— Еще бы неплохо наладить связь между нами, — обратился барон к вигилле. — На всякий случай. Мушка, паучок, кузнечик… Любая тварь, лишь бы связывала. Сумеете?
Что оставалось делать?
— Уже…
И Анри развела руками. Не вели, дескать, казнить.
Он был не только сообразительным, но и очень вежливым человеком, Конрад фон Шмуц. «Ну ты и стерва!» — читалось по его губам. Но вслух он не произнес ни слова. Лишь снял треуголку и отвесил сложный, церемонный поклон с пятью отходами, одним прыжком и сложными манипуляциями головным убором. Часть манипуляций Анри сочла оскорбительными, но промолчала.
Скоро в саду остались трое: вигилла, барон и капитан.
Полчаса они швырялись каштанами.
Хотелось бы сказать: играли, как дети, позабыв взрослые печали и наслаждаясь свободой от условностей. Увы, ничего подобного. Швырялись едва ли не в рамках следствия. Началось с того, что капитан заинтересовался подготовкой трибунальских арест-команд. «Хотя бы в общих чертах, сударыня! Умоляю!» — как откажешь такой лапочке? Никак. Дилетант в контр-чарах, профан в магических финтах, Рудольф Штернблад слушал внимательно, делал толковые замечания, и Анри чуть не выболтала ряд служебных тайн. Хорошо, казенный «дырокол», который подсаживают вигилам вместе с клеймом «двух Т», заставил прикусить язычок.
Третья стадия болезненности: выговор с занесением.
— Ну и каким образом мантика может помочь при силовом задержании? — усомнился барон.
Анри хотела напомнить, кто пантерой прыгал из окна «Приюта героев», а кто мерином топал по лестнице; в итоге вспомнила, какой орел успел первым, и раздумала кичиться заслугами. Вместо этого подобрала три каштана, дала их квизу, отошла на двадцать шагов и предложила начать обстрел.
Барон сказал, что фон Шмуцы никогда не позволяли себе метать в дам тяжелые предметы. Что его предки перевернутся в гробах. Что родовой герб почернеет от позора. И не спорь, Рудольф. Тебе этого не понять. Ты родную мать ради нового броска тарелками закидаешь. И не проси. Ну разве что в качестве проверки служебного соответствия. Месроп сказал, что это не дама. На таких рука не поднимается, но чешется.
Улыбнувшись, Анри перешла в оценочный блиц-транс.
Бросок первый. Квиз встал с левой ноги. Выходной день клонится к вечеру, на дворе — листвянчик; маятник удачи в фазе спокойствия. Три воробья скачут по дорожке; один похож на барона, второй — на капитана. Третий воробей — воробьиха. Похожа на Марию Форзац. По расширяющейся спирали летит дубовый лист. Лист скручен, это к головной боли. Мое дерево — орешник. В облаках с криком летит клин-гусарь, зиму на хвосте тащит. Траектория полета каштана: дорога дальняя, пустые хлопоты. Можно не двигаться.
— Мимо!
— Руди, это я нарочно…
— Почему вы даже не пошевелились, сударыня?
— Долго объяснять, капитан…
Бросок второй. Квиз в позе «стоял он, дум великих полн». Подкидывает каштан на ладони — четыре раза. Последний раз — выше предыдущих. Четыре стороны света, четыре поры года; у кошки четыре ноги. У пророка Чентуана было четыре губы; одна — длиннее прочих. Отблески солнца пляшут на лезвии этого… как его?.. эспонтона. Десять червонных бликов: исполнение желания несердечного. Отшагиваем к старой вишне. Вишневыми листьями протирают обувь от случайного зла. И чуточку приседаем.
— Мимо! Сударыня, браво!
— Руди, ну ты же понимаешь…
Бросок третий. Квиз делает променад — туда-сюда. На мишень не глядит, глаза прячет. Прятать взгляд — злодейство и нарушение планов. Воробьиха украла у воробьев хлебную крошку. Легкий ветер с юго-запада; в небе прозрачный серпик месяца. Рога месяца по ветру бесятся. Южак — к теплу, западнец — к мокроте. В променаде пять дорожек. Пятерка — риск, неизбежность, отсутствие контроля над ситуацией. Квиз бросает каштан внезапно, не глядя, из-под левой руки. Наливать из-под левой руки — к запору. Делаем изящный пируэт.
— Мимо!
— И все-таки я не понимаю, при чем тут мантика…
— Сударыня, разрешите, я попробую?
— О, капитан! Может ли дама отказать такому кавалеру, как вы?
В случае со Штернбладом базовый комплекс примет отслеживался на редкость удачно, выводы делались молниеносно, и ни одной ошибки Анри не допустила. А то, что все три каштана попали ей в живот, — чистая случайность.
Со всяким бывает.
— Оригинальная методика, — капитан напоминал кота, обокравшего подвал со стратегическими запасами сметаны. — Я могу догадываться лишь поверхностно, но, судя по телодвижениям, по вскрикам… Вы доставили мне истинное удовольствие, сударыня!
— Анри, капитан. Для вас — просто Анри. Позвольте и мне…
— Сочту за честь!
Первый брошенный вигиллой каштан он поймал на лету и раздавил в кашу. Второму дал щелчок, расколов на две красивые половинки. От третьего увернулся; наверное, из жалости, потому что Анри и так промахнулась. Показал два пальца; вигилла верно поняла знак и запустила еще два снаряда, один за другим. Капитан сходил к стойкам, взял бердыш, вернулся, зевнул и наколол каштанчики на вилообразное острие. Анри не успела заметить, когда он ходил к стойкам. Но бердыш же откуда-то взялся?! В азарте, забыв наклониться за шестым каштаном, она начала собирать в ладонь пучок «ла-лангских искорок», шипучих, но безобидных. Сейчас позабавимся…
Ей дали легкий подзатыльник, и Анри прекратила.
— Надо полагать, это какой-нибудь «Дракон, спускающийся в ад»? Я угадала, капитан?
— Нет. Это я, Рудольф Штернблад, к вашим услугам, — капитан лукаво подмигнул. — Для вас просто Руди.
Пока вигилла размышляла над тем, что «просто Руди» до сих пор холост и это вдохновляет, он думал о чем-то своем.
— Знаете, Анри… Давным-давно, в Летиции, я познакомился с одной женщиной…
Строй, подруга, матримониальные планы! А судьба тебя каштаном по лбу!
— Она была прекрасна, Руди?
— Нет. Она была немолода. И некрасива, если честно. А я был самонадеянным мальчишкой, недавно вернувшимся с острова Гаджамад. Просто эта женщина попала в меня три раза подряд. Шариками, скатанными из хлебного мякиша, на спор.
— Три из трех? — ахнул барон.
— Три из дюжины. Тем не менее она была единственной…
— Как звали это чудо?
— Настоящего имени я не знаю. Только кличку. Вольные метатели из отряда Лобио Трецци прозвали ее Веретеницей. Такая ящерица, цвета бронзы, очень похожая на змею. Захватив добычу, ящерка начинает быстро вращаться на манер веретена, перекручивая и разрывая жертву. Не знаю, что имелось в виду, но больше мы с Веретеницей не встречались. Командор Лобио говорил, что она умела видеть ночью. Что-то вроде летучей мыши. Она видела тепло живого тела. Лобио рассказал мне, как скрывал от метателей, что у него жар — одна Веретеница увидела и тайком сварила ему настой от лихорадки…
Капитан вздохнул, вспоминая женщину, попавшую в него хлебным мякишем три раза из дюжины. Даму своей мечты. Лучшую женщину в жизни Рудольфа Штернблада.
— Думаю, она умерла, — подытожил капитан. — От старости. Прошло столько лет…
А вигилла вспомнила всю напраслину, какую возводят шарлатаны на безобидную веретеницу. И молоко она у коров сосет, оставляя буренкам на память гниющие опухоли; и от чумы спасает, если съесть веретеницу сырой, и на людей кидается, и ядовита до чрезвычайности…
Где-то вдалеке маячил призрак немолодой, некрасивой женщины — олицетворение суеверий, которые однажды сбылись.
***— Дяденька матрос, можно обезьянку погладить? Не укусит?
— Лучше не надо, малыш. Она не любит, когда ее трогают чужие люди.
— Сам ты малыш, — обиженно шмыгнул носом мальчонка лет семи. — Сам ты чужой. А я здесь живу, с мамкой…
Он утерся подолом длинной рубахи, составлявшей всю его одежду, и гордо прошествовал в угол, где вскарабкался на здоровенный сундук и с независимым видом стал глядеть в стенку. Не надо, мол, мне вашей обезьяны. Обойдусь. Но сразу забыл про обиду, едва скрипнула дверь, пропуская в комнату хозяйку. От сквозняка пламя обеих свечей вздрогнуло, по стенам метнулись гротесковые тени. Казалось, сам дом пришел в движение, притворясь кораблем во время качки. Хозяйка, миловидная усталая женщина, выставила на стол большую глазурованную миску. Кроличье жаркое с бобами дразнило сытным паром.
Комнату наполнил запах чеснока.
— Мне Михаль рассказал, как ты его сегодня выручил. Спасибо, добрый человек. Это ж крысы! чумные крысы! Им человека ножом пырнуть… — хозяйка не сдержалась, всхлипнула и поспешно отвернулась, якобы оправляя капор.
— Ладно тебе, Брыхта! — прогудел колченогий вор, сморкаясь. — Развела слякоть…
И вот она — воровка на доверии? Никогда не скажешь. Воровки должны выглядеть иначе. А тут — простенькое домашнее платье, скромные кружева, бусы из темного сердолика… Серая мышка: голодная, холодная, несчастная. Овал Небес! — вот и ты, подруга, попалась на крючок. Так и надо, эта женщина просто обязана вызывать сочувствие. Иначе в доверие не втереться. С хищной лаской всякий станет держать ухо востро!
Брыхта извлекла из шкафчика пару жестяных кружек, ложки и большую, оплетенную лозой бутыль.
— Угощайтесь. У вас разговор мужской… На пороге она не выдержала, обернулась:
— Вот с кем тебе дружбу водить надо! С такими, как Родни. А не с твоими буцыгарами…
