– То вам спасибо, панна сотникова! Поеду, как бы не хватились…
Он вновь поклонился – отдельно Хведиру-Теодору, отдельно Ярине – и шагнул в темноту.
Сгинул.
– Ну что, пан писарь сотенный? – Ярина глубоко вдохнула холодный воздух, улыбнулась Хведиру. – Вот и мы часу дождались!
* * *
Кони были плохи – еле шли по глубокому снегу. Всадники сидели кое-как в седлах, а порою и просто на попонах. Ярина обернулась, головой покачала – не войско! Хоть и стараются хлопцы.
Сама девушка ехала впереди, рядом с верным Агметом. Не в первом ряду. Туда не пустили, напомнив, что место сотника – за дозорными, а еще лучше – сбоку, к середине ближе. Вот и довелось пристроиться за широкой спиной пана Рио. Тот сам вызвался первым ехать. Агмет заворчал, но гость, мягко улыбнувшись, напомнил, что у него все-таки два глаза.
Пан Рио был не один. Слева грузно восседал широкоплечий Хостик-Хвостик, справа ерзал по седлу пан лекарь. Их Яринка и брать не хотела: один с раной недолеченной, другому на коне сидеть неладно. Но оба – и заризяка, и гулена – твердо заявили: куда пан Рио – туда и они. Так и переспорили.
Когда все трое сели на коней, девушке внезапно почудилось, будто она уже где-то видела этих странных вояк. Не у хаты Гриня Кириченки, не в лесу – раньше. И только за Валками, когда отряд свернул в лес, сообразила. Ну конечно! Картинка-лубок, что в горнице отцовской висит! Давно уже висит, поблекла вся. Заходил как-то в Валки офеня из Московии, вот и продал.
Да, картинка, друкованная, красками расцвеченная. На ней тоже три всадника-богатыря, в кольчугах, с мечами. Один руку ко лбу прикладывает, другой рукоять кладенца булатного сжимает…
Ярина чуть не рассмеялась. И вправду! Пан Рио—Муромец, Хвостик—Добрыня да Крамольник—Попович! И кольчуги при них, и мечи. Только за плечами у пана Муромца – мушкет, а у пана Добрыни – шило да фузея. А так – и не отличить!
Настроение сразу улучшилось. Да оно и не было плохим. Ей ли, сотниковой дочке, боя бояться? И народу достаточно, двадцать парней с ней едут, и шабли с ними, и рушницы, и даже гаковницу волокут. А главное, не вслепую едут. Спасибо чумаку, славный оказался хлопец!
Одно тревожило. Уже перед тем как выступать, Хведир отвел Ярину в сторону и стал плести какую-то ахинею, что, мол, опасно, и Гриню верить до конца не стоит, и самой ей ехать ни к чему. А если и ехать, то всю сотню брать с ним, паном Теодором, в придачу.
Девушка и слушать не стала. Если уж Гриню не верить, так и верить некому. А сотню брать не след. Во-первых, и сотни нет, всего восемь десятков, а во-вторых, Валки бросать нельзя. В Валках Хведиру и место – пусть в окуляры смотрит да лад блюдет.
Поспорили. Поругались даже.
С тем и уехала.
Теперь, ясным днем, Хведировы страхи и вовсе казались ерундой. Вот лес проедут, а там и Калайденцы. Первым делом – разведку вперед, затем – к церкви…
Сзади засмеялись, присвистнули.
– Панна сотникова, а можно песню?
Ярина улыбнулась – хорошо, что у хлопцев настрой боевой!
– Давай!
Вновь присвистнули, и молодой голос затянул – громко, задорно:
Ехал козак за Дунай,
Сказал: дивчина, прощай!
Вы, коники вороненьки,
Несить та гуляй!
Песня была своя, валковская. Максим Климовский ее сложил, тот, что к Ярине сватался. Девушка лишь головой покачала – без царя в голове хлопец. А песня хороша, теперь ее всюду поют: и в Полтаве, и в Харькове.
Постой, постой, козаче,
Твоя дивчина плаче.
Як ты меня покидаешь,
Тильки подумай!
Пели весело, в два десятка глоток, и девушке подумалось, что угадал гуляка-Максим. И сам он теперь за Дунаем, и батька ее, и браты Хведировы. И песня уже там…
Белых ручек не ломай,
Серых очек не стирай,
Меня з войны со славою
К себе ожидай.
Девушка и сама не заметила, как подпевает. Это хорошо, когда перед боем поют! Поют – значит, не боятся…
– Ханум!
Резкий голос Агмета ударил, словно плетью. Ярина вздрогнула, обернулась.
– Ханум-хозяйка! Гляди!
Рука с камчой указывала куда-то вперед. Девушка привстала на стременах…
И увидела встревоженное лицо Рио.
– Госпожа Ирина! Надо остановиться… задержаться…
И пан Рио туда же! Ярина вгляделась. Лес как лес, к самой дороге подступает, на опушке – ни следочка…
Пан Рио пошептался с паном Хвостиком, вновь обернулся.
– Мы проедем вперед. Хостик что-то почувствовал. Птицы…
Птицы? Ярина удивилась, хотела переспросить…
И тут ударили выстрелы.
* * *
…Сначала дрогнула земля. Затем – рванулась навстречу. Плечо больно ударилось о закаменевшую, припорошенную снегом грязь. Губы пронзило болью, рот сразу наполнился соленым, горячим…
…А выстрелы все гремели, близко, совсем близко…
– Ханум-хозяйка! Ханум!
Агмет! Девушка приподняла голову – и застыла. Прямо на нее смотрели конские глаза. С болью и ужасом смотрели…
– Ханум!
Ярина наконец очнулась. Она лежит на дороге, конь – рядом, чуть дальше – чье-то тело в синем жупане…
Сильные руки приподняли, оттащили в сторону, за придорожную канаву.
– Лежи, ханум-хозяйка! Лежи!
Лежать?! Девушка возмутилась, оттолкнула слугу…
И замерла.
Отряда не было.
На дороге шевелилась страшная куча-мала – люди, лошади, рушницы. Трое, едва держась в седлах, неслись назад, к Валкам.
…Выстрел… Еще один, еще. Тот, что скакал сзади, взмахнул руками…
Еще не веря, не понимая до конца, она повернулась к Агмету – и ахнула.
Татарин лежал на снегу, в сжатой руке – пистоля; шабля – рядом…
– Госпожа Ирина! Госпожа Ирина!
Пан Рио? Жив?!
Свистнуло у виска. Девушка прижалась к холодной земле, затем приподнялась…
…Мертвые кони… Чья-то поднятая рука. Пан Крамольник? А вот и Хвостик – с шилом в руке. Лицо не узнать, все в крови…
– Госпожа Ирина!
Пан Рио упал рядом, выставил вперед мушкет.
– Я… Забыл, где воспламенитель!.. Кремень…
Девушка мотнула головой, выхватила из его рук оружие…
А из лесу уже выезжали.
Победители.
Крепкие хлопцы на кровных конях. Знакомые серые жупаны и шапки приметные – с синим верхом. Впереди – пан Юдка, рыжая с проседью борода поверх одежи, в руке – знакомая турецкая шабля…
– Девку ищите! Девку!
Гортанный голос ударил в уши. Ярина закусила разбитую губу. Девку тебе, пан надворный сотник?..
Краем глаза заметила: в руке у пана Рио – пистоля. Не иначе из Агметовой руки взял.
– Курок взведите! – крикнула она, не очень надеясь, что услышит. – Сзади, кривой такой!
Легкий щелчок.
Услышал!
Сердюки соскакивали с коней, начинали ворошить окровавленные тела. Кто-то очень знакомый подлетел на сером коне к пану Юдке.
– Искать! – Надворный сотник ткнул шаблюкой вперед. – Григорий, помогите им!
Григорий? Гринь Чумак?
Ярина застыла, все еще не веря. Все может быть: если Чумак служит у Мацапуры, его вполне могли послать сюда…
Могли, конечно!
Но истина уже проступала – голая, страшная, словно раздетый труп.
«А я, дурень, вам даже спасибо сказать не успел».
Вот каково твое спасибо, Чумак!
Имя у меня, значит, как у твоей мамки?
На миг стало стыдно – до боли, до холода в сердце.
Поверила!
Как дуру-соплюху провели!
И теперь из-за нее!..
Это все – из-за нее!
Гринь стоял у дороги – вместе с теми, кто ворошил трупы. Девушка осторожно повернулась, дотронулась до твердой теплой ладони пана Рио.
– Этого… Чортова братца!
Рио мрачно усмехнулся. Рука с пистолей приподнялась…
Ярина припала к холодной ложе мушкета. Где ты, пан Юдка? Жаль, сам пан Станислав не пожаловал!
Сотник обернулся.
Замер.
Увидел?
Внезапно почудилось… Или просто слезы на глаза навернулись?
…Вместо рыжебородого широкоплечего мужика, ладно сидевшего в седле, соткался из холодного морозного воздуха кто-то другой, незнакомый…
Мальчишка!
Худой, встрепанный мальчишка с вечным испугом в глазах. На костистых запястьях – клочья обожженных веревок…
Выстрел!
Гринь Чумак пошатнулся, схватился за грудь.
Молодец, пан Рио!
В тот же миг Ярина и сама спустила курок. Она еще успела заметить, как вспыхнули болью огромные черные глаза, как дернулась ладонь, пытаясь прикрыть рану…
И свет померк…
* * *
Кап… Кап… Кап…
Мерные легкие удары раздражали, не давали забыться, успокоиться в промозглой глухой темноте.
Кап… Кап…
Ярина застонала, глубоко вздохнула.
Кап…
Нахлынула боль.
Голова разрывалась, кровь стучала в висках…
– Не двигайтесь, мадемуазель! Сейчас… Я только закреплю повязку…
Еще ничего не понимая, девушка приоткрыла тяжелые, словно свинцом налитые, веки.
Свет!
Неяркий, больше похожий на светящийся туман. Чей-то темный силуэт – совсем рядом; тепло ладоней…
– Мадемуазель лучше не двигаться. Рана неглубокая, но удар был очень сильный.
Голос звучал странно – хриплый, словно неживой. И слова выговаривались дивно: вроде бы и понятно, а каждое звучит как-то по-нездешнему.
Что-то стянуло наполненную болью голову. Ярина сообразила – повязка! Ее сильно ударили, наверное, рукоятью шабли. Подобрались сзади…
Пан Рио? Где он?
И остальные – где?
Хведир?
И она сама?
Кап… Кап… Кап…
Капель? Неужели весна?
– Пусть мадемуазель полежит, я сейчас принесу воды…
Внезапно почудилось, что говоривший очень стар. Как гранитные глыбы, нависающие над головой.
Странно: почему она подумала о камнях?
Холодный, мокрый край коснулся губ. Девушка отхлебнула, с трудом удержалась от стона…
– Спасибо!
– Мадемуазель лучше пока не разговаривать! Я сейчас вас укрою.
Но туман уже исчезал. Медленно-медленно из светящегося сумрака проступили тяжелые, неровные своды…
Вот почему вспомнился камень!
И тут она наконец очнулась.
Неярко, чуть потрескивая, горел факел. Легкий приятный запах смолы…
Холод…
Холод и сырость.
Ярина сжала зубы, попыталась приподняться.
– Мадемуазель лучше лежать!
Худые руки осторожно поддержали за плечи.
Вначале она разглядела бороду, седую, длинную – и аккуратно расчесанную. Такие же волосы – длинные и белые – падали на плечи.
Большие светлые глаза…
И губы – узкие, бесцветные.
– Где я?
Бледные губы чуть дрогнули. Усмешка; горькая, не усмешка даже – гримаса.
– В аду девять кругов, мадемуазель. Этот – девятый.
Она все-таки смогла привстать. Сесть. Оглянуться.
Ад был каменный – от низких сводов до блестевшего влагой пола. Прямо посреди потолка – круглый люк. Высоко – не достать, не допрыгнуть. В углу, почти неприметный в полутьме, черный зев. Колодец?
Тот, кто помог ей, был одет странно – грубый кожух, какой носят селяне, а под ним тонкое платье с узорным кружевным воротником. На худых пальцах – золотые перстни.
– Это замок господина Мацапуры, мадемуазель. Мы в подвале, на нижнем ярусе.
Все стало на свои места. Итак, она жива. Надолго ли?
Ярина вновь огляделась, пытаясь найти путь к спасению. Неровные стены, капли воды, черный зев колодца…
– Здесь один вход и один выход, – понял ее неизвестный. – Вход – это люк. Выход пани может увидеть в том углу. Осадной колодец – очень глубокий. Даже не слышно всплеска…
– А вы… Давно здесь? – Ее голос дрогнул.
– Давно…
Слово упало тяжело, словно кусок гранита.
– А что там, наверху?
Человек вновь горько усмехнулся, качнул седой шапкой волос.
– Стоит ли об этом, мадемуазель?
Ярина попыталась привычно мотнуть головой, но не удержалась – застонала.
– Стоит, – наконец смогла выговорить она. – Расскажите, пан добродий!
Тяжкий вздох. В светлых глазах – боль.
– Там умирают. И здесь тоже. Мадемуазель повезло, ей дали выбор. Страшный, но все-таки выбор.
Слова звучали жутко, но девушка догадалась. Колодец! Бездонный колодец – единственный выбор, какой у нее остался.
– Поэтому ни на вас, ни на мне нет цепей. Мы свободны – в этих стенах. Тем, кто наверху, хуже.
– Хуже?
Ярина оперлась локтем на холодный камень пола, заставила себя встать.
– Что может быть хуже?
Седая голова качнулась.
– Мадемуазель лучше не знать. Хуже – когда беззащитных девушек привязывают к ложу и терзают, пока в них еще есть жизнь. Хуже – когда из вен льется кровь, а мясо пылает на огне…
Ярина не поверила. Бред! Этот несчастный просто тронулся рассудком. И немудрено, в этих-то стенах!
– Люк наверху – единственный выход?
– Да… Иногда у меня бывают гости – как вы, например. Здешний хозяин не хочет, чтобы я сошел с ума в одиночестве. Потом их забирают назад, если они не догадываются сами уйти вовремя. Не смею советовать, но…
Девушка даже не возмутилась. Ну, нет, так легко ее не возьмут! Раз жива – выход всегда есть! И это – не холодная глубина колодца. Она выберется! Обязательно выберется, не может же она, Ярина Загаржецка, сгинуть в этом дурацком сыром подвале!
Ведь ей только семнадцать!..
Страх ушел, исчезла растерянность. Боль не мешала думать. Да, до люка не достать! Но ведь сюда кто-то спускается, наверное, сбрасывают лестницу – веревочную или деревянную. Этот странный старик должен знать…
– Я не представилась пану, – девушка постаралась улыбнуться. – То прошу прощения. Я – дочь сотника валковского…
– Я знаю, кто вы, мадемуазель, – бледные губы вновь сложились горькой усмешкой. – То позвольте приветствовать вас в стенах моего замка. Станислав Мацапура-Коложанский к вашим услугам, мадемуазель Ирина!
Большие светлые глаза взглянули в упор…
Она поверила.
Поверила, почему-то даже не особо удивившись.
И сама поразилась этому.
– Мадемуазель, наверное, решила, что перед нею – безумец?
– Нет…
Ярина медленно прошла вперед, прислонилась горячим, кипящим болью лбом к ледяному камню.
– Вы не похожи на безумца… пан Станислав. Значит, тот, наверху – самозванец?
– Увы, не совсем… Я бы посоветовал вам присесть.
Странно, в этом подвале было кресло – тяжелое, темного полированного дерева. Резные листья вились по массивным ручкам и подголовнику.
– Не знаю, много ли у нас с вами времени, мадемуазель. Я думаю, он решил познакомить нас, чтобы, так сказать, похвастаться. Ведь я немного знал вашего батюшку. Вы для него – ценная добыча… Впрочем, если хотите – расскажу. Постине, эта история напоминает сочинения месье Казота! Не читывали? И слава Богу, юным девушкам такое ни к чему…
Он помолчал, глаза потемнели, сжались губы. Внезапно Ярина поняла: этот седой человек не так и стар. Не больше сорока, и если бы не белые волосы, не длинная борода…
– Лет тридцать назад мы жили с моим отцом в Париже. Мне было тогда двенадцать. Однажды…
Пан Станислав помолчал, словно вспоминая. Худая ладонь сжалась, длинные ногти впились в кожу.
– Однажды отец повел меня на Гревскую площадь. Там была казнь – четвертовали какого-то разбойника. Бог весть, зачем отцу понадобилось вести меня туда! Страшно мне не было, я даже глаза не зажмуривал… – Он вновь замолк, вздохнул: – Никогда бы не повел ребенка смотреть, как убивают человека! Этот разбойник был истинный негодяй. Он отказался от исповеди, оттолкнул монаха, бросил крест на помост. Страшный человек!.. Очень крепкий, широкоплечий, лицо красное… Я даже обрадовался, когда он закричал. Он долго кричал – палач медлил. Сначала – руку, потом ногу, потом другую руку…
Слова падали мерно, тяжело, и девушка почувствовала, как по спине ползут мурашки. Или это холод подземелья делал свое дело?
