«Братик», – говорит второй дядька. Я вижу, что это не дядька, а хлопец. Где-то здесь его братик. Я оглядываюсь, но никого не вижу. Только за две пленочки отсюда много дядек в железных одежках лезут на высокую стену. Они далеко, их плохо видно. Они открывают рты – наверное, есть хотят.
«Братик», – говорит дядька-хлопец. Мне его жалко. Он смотрит на меня.
Я хочу поймать новую смыслу, чтобы стать умнее. Но смыслы уворачиваются от меня, они слишком большие, чтобы поймать одной рукой.
«Братик», – говорит дядька-хлопец. А добрый дядька говорит мне, чтобы я шел обратно. Он хочет убить дядьку-хлопца. И чтобы я ему не мешал.
«Он хороший, – говорю я. – Не трогай его. Это мой братик».
Да! Я понял! Это мой братик, только большой. Он быстро вырос, а я росту медленно. Нельзя его убивать. Он хороший.
Добрый дядька смотрит на меня. Мне хочется поймать смыслу, вместо этого в руку попадается большое яблоко. Оно червивое. Я бросаю его на землю.
Добрый дядька смотрит на яблоко. Спрашивает: «Где ты его взял?»
Я говорю, что хотел поймать смыслу, а попалось яблоко. Что там есть еще, но все червивые.
Дядька оглядывается кругом. Кругом поле. Ничего нет. Пасутся кони. Те железные люди, которые лезли на стену за две пленочки отсюда, уже попадали вниз и лежат. Не двигаются. Сверху их поливают водичкой, только она почему-то черная и очень горячая. Дядька ничего этого не видит. Он ищет дерево, на котором выросло червивое яблоко.
Я смотрю на братика.
Тепло. Было тепло. Там была мама. Я подхожу к братику и трогаю его.
Он хороший.
Девка что-то говорит. Тетка смотрит на дядьку и спрашивает, что, может быть, Девку оставить в живых, она еще пригодится. Я говорю, что если они убьют братика и Девку, то я их убью. Тетка пугается. Она меня боится. Она не хочет, чтобы я ее убивал.
Дядька говорит, чтобы я не баловался.
Я глажу братика по голове.
Он добрый.
Я спасу.
* * *
У Девки болит ножка. Она тоже злая, как тетка. Они с теткой едут на одной лошади.
Братик несет меня на закорках. Это хорошо! Я еду на братике, как на конячке. Мне нравится.
Братик веселый.
Дядька идет сзади и улыбается. Я знаю, он хочет потом убить и братика, и тетку, и Девку. Тетку пусть убивает и Девку тоже, но братика я ему скажу, чтобы он не убивал.
Тетка и Девка едут впереди. Они говорят между собой, что хорошо бы убить дядьку. Дядька не слышит их слов, но все понимает. И улыбается.
Домов нет.
Потом появляются коровы.
Потом появляются дома. На улице стоят люди. Они некрасивые.
Потом мы заходим в один дом. Там очень много пленочек; я сперва смотрю, как они переливаются радугой. Потом протягиваю руку и достаю цацку. Она хорошая.
Тетка кричит.
Все сбегаются и начинают смотреть на цацку. Я отдаю ее Девке. Дядька забирает цацку у Девки и кладет себе в карман.
Я говорю, что цацку нельзя есть.
Приходят другие люди и приносят еду. Вкусную, как сладкий корешок.
Я ем.
Я хочу спать.
Мне снится золотая пчелка.
И еще мне снится мама. Она хорошая.
Логин Загаржецкий, сотник валковский
…И хлопцы все надежные. Бывалые хлопцы, хоть в огонь, хоть в воду, хоть в пекло!
Думал сотник в церковь божию зайти – да оробел, на паперти остановился. А что как отвернется Богородица, свечка погаснет, поп проклянет? После того как с ведьмачом в сговор вступил, душу христианскую, считай, погубил… На чорте – тьфу! тьфу! – помилуй мя, Господи, на чортяке лысом по небеси летал – кто ж такое простит?!
– …Ну, хлопцы, с богом. Присягаю вам, что кровопивца Мацапуру в пекле отыщем, а вы мне присягните, что не испугаетесь ни ангелов, ни демонов, ни стражей Рубежных, потому как выправлена на вас, братцы, одна коллективная виза… Тьфу ты, язык сломаешь от этих пекельных слов!
– Чего нам бояться, батьку! Не пальцем деланы!
– Веди!
Сотник вздохнул. Вот они, все перед ним – вот Забреха, вот Небийбаба, вот беглый пушкарь Дмитро Гром, при всяком приступе необходимый; вот Шмалько, сорвиголова, старый греховодник; вот Свербигуз, весь в рубцах, как девка в монистах, вот браты Енохи, за покойного батька мстить идут… Ох, уследить бы за молодцами, удержать бы до поры, потому как мстить-то идут Мацапуре, а на жида Юдку так поглядывают, что пора бы душегубу в камень обратиться. В Хитцах-то, в том страшном деле, Юдка командовал… Вот Тарас Бульбенко, вот прочие, всего двадцать человек. Старый ведьмач поначалу стоял на своем: не брать! Никого из сотни не брать, иначе не будет Рубежа – сажа будет, и аминь! А потом, уже как в Питербурх слетали, отвел Панько Логина в сторонку – и говорит да щерится, как кот на сметану. Бери, мол, хлопцев, не более двух десятков, но и никак не менее. Коллективную визу, вишь, проклятый жид справил, а не будут пускать, так ты, сотнику, припугни. Припугни, говорит ведьмач, и глазами своими зеленющими сверк-сверк; а не сам ли твердил недавно, что, мол, сажа от хлопцев останется?!
У Нечитайлы жинка в Валках и ребят полдесятка. А у Свербигуза одна жинка за Дунаем, другая на Дону, еще, говорят, и третья есть, а детворы – как гороха… Мало мы ребят сиротили?
Яринка. Ярина Логиновна.
Хлопцы все понимают. Что идет сотник вроде за Мацапурой, но на деле дочка ему нужнее, нежели месть.
– Добре, хлопцы. Ступайте там, попрощайтесь. Наутро выступаем!
Разошлись. Тихо стало на опустевшем дворе, ничья голова над плетнем не поднимется, ничья собака не забрешет, тихо-тихо, как перед бурей.
Нехороший закат сегодня. Красный закат – к ветру, и никаких примет не содержит боле; а гляди ж, как заныло сердце…
И на улице никого. Нет, один показался-таки. Вон у ворот переминается длинная тень, вон блеснули окуляры.
– Хведир, я тебе ясно сказал! Ступай домой. Дом отцов тебе остается, должность отцова, писарем будешь при батьке Дяченко. Башковитый ты хлопец и отважный, да и я добро помню…
Молчит. Окуляры снял, протирает.
– Слышишь, Хведир? Не можна всем сразу уходить – на кого Валки покинем?
– На батька Дяченка, – сказал бывший бурсак, и вроде тихо сказал, а так, что хоть огонь из того слова креши. – Не пропадут.
Сотник плюнул. Снял шапку, вытер вспотевшую лысину:
– «Не пропадут»… На что ты мне в пекле, Хведир? В седле сидишь, как дойная коза, прости Господи. А что в бурсе выучился – так в пекле это без надобности!
– А вы почем знаете, пане сотнику? – Если Хведир и обиделся на «козу», то наружу обиду не выпустил. – Что в пекле понадобится, а что нет? Толмач, например, понадобится? Я по-арамейски знаю, с тем пекельным забродой, Хвостиком, столковался!..
Сотник в сердцах хлопнул шапкой о колено:
– Да будет же толмач! Пан Рио, чтоб его черти забрали! С нами идет, для того и от пали избавлен.
Блеснул глазами Хведир, усмехнулся недобро:
– А кто его ведает, пане сотнику? Кто его ведает, что у того пана Рио на уме. А я…
Бурсак запнулся. Снова надел окуляры, подобрал губы и сделался похож на батьку, покойного писаря Еноху:
– А я вот, пане сотник, тоже… за Яринку в пекло пойду! Мне бы… только вызволить ее. Батька мой хотел за Мыколу Яринку сватать, за старшего брата. Воля ваша, только знайте, что в пекле я вам пригожусь. Ох как пригожусь, помянете мое слово! А если и сгину, так не жалко. Смотрите, пане сотнику, можете оставить меня – только как бы потом не пожалеть!
– Да ты что?! – Сотник задохнулся. – Грозить мне вздумал, бурсаче?
В окулярах стоял отблеск гаснущего заката, и за красными искорками не разглядеть было Хведировых глаз.
* * *
Выступили на рассвете.
– Як засядем, братья, коло чары,
Як засядем, братья, при меду —
То хай едут турки и татары,
А я себе и усом не веду!
Мороз щипал добряче, а в светлеющем небе, во всей природе чувствовалась уже весна. У сотника Логина странным образом полегчало на душе: проклятая надежда, искушение адово, перестала мучить, а, наоборот, придавала силы. Хлопцы пели – а сотник улыбался в усы; жива Яринка, жива и вернется, потому что у Яринки есть батько, который не боится ни турка, ни ляха… ни чорта, ни жида!..
Юдка ехал слева и чуть позади, сотник время от времени терял его из виду, но знал, что беспокоиться не о чем. Хлопцы присмотрят. Много, ох много внимательных глаз держат супостата, будто на аркане – пусть только попробует бежать!
– Кришталева чара, серебряна крешь —
Пить или не пить, все одно помрешь!
Кришталева чара, серебряно дно —
Пить или не пить, братцы, все одно!
И за паном Рио глядят, но за тем присмотр уже не такой. Тот из шкуры рвется, чтобы в свое пекло обратно попасть. Хоть и верно Хведир сказал – кто его знает, что у заброды на уме?
Сотник оглянулся.
Два всадника ехали стремя в стремя, но один сидел в седле, как конная статуя, которую сотник видел в Питербурхе, а другой – как дойная коза, прости Господи.
Сотник усмехнулся снова. Правильно он Хведира взял – не ошибся. И человек верный, и за толмачом приглядка. Жаль только, что бурсак, а не черкас!
Рудый Панько ожидал, как и уговаривались, на перекрестье. Хлопцы поехали мимо, сотник придержал коня; старый ведьмач пошел рядом, держась за стремя:
– Прощевайте, панове, вскоре ждем вас обратно с Яриной Логиновной!
Юдка, который тоже задержался, согласно кивнул. Братья Енохи, не отстававшие от душегуба ни на шаг, одинаково ощерились за его спиной. Дождетесь, мол, да не всех, кое-кому в пекле самое место!
– Смотри, Консул, – скороговоркой сказал ведьмач. – Дальше ни ты, ни я не властны. Будет наша смена – проскочите без потерь. Или для вида придерутся… Когда придираться станут, – это уже сотнику, – давай своим хлопцам наказ всех рубить и вперед прорываться. Тут уж как доля скажет! А если смена чужая, так…
Ведьмач замолчал. Почесал в бороденке:
– Ой продала дивчина сердце, та й купила черкасу седельце… Пан или пропал. Держи, Консул!
Сотник узнал знакомый колдовской медальон. Ишь, Панько! «Знатная цяця, только к чему она тебе? Еще беда какая приключится…»
Старый пасичник поймал сотников взгляд.
– Та не гневайся, пане! Тебе бы отдал, да только через Рубеж с такой цацкой проходить – лучше в пороховой башне люльку раскуривать. Ни к чему она тебе, послухай старого Панька!
Братья Енохи, которые разговор слышали с пятого на десятое, переглянулись. Дескать, после жида будет еще и пожива!
– То семь бед – один ответ, – усмехнулся Юдка, убирая цацку под жупан.
– На том свете не дадут горелки, а ни пива-меду, ни вина… – слышалось впереди. Хлопцы уходили все дальше, замыкала отряд чортопхайка с не то что гаковницей – с гарматой цельной!
– Ну, пошли, бесовы дети, – шепотом сказал Рудый Панько, и лицо его на мгновение потеряло привычный румянец.
А может быть, сотнику показалось?
* * *
Ворота стояли в стороне от дороги и были вроде шибеницы, и даже веревка висела, оборванная. Вот только кому взбредет на ум ставить шибеницу посреди леса, да еще из железа?!
Сам сотник сроду бы ворот не приметил. Юдка указал.
– И это двери в пекло? – Хлопцы смеялись. – Ой, жиду, гляди, к шибенице привел, то, может, сам в петле и попляшешь?
Пан Рио молчал. И сотник, на него глянув, посерьезнел. Хведир пытался что-то объяснить братьям, но его не слушали.
Юдка слез с коня. Держа его в поводу, сделал шаг к воротам, другой…
– То не торопись, жиду, куда ж ты убежишь? Коли ты уже свое дело сделал, то, может, теперь мы потешимся? Как ты над Гонтовым Яром потешался!
Будто не слыша, Юдка снова шагнул вперед – оказался прямо под ржавой перекладиной…
Сотник едва удержал крик. А кто-то из хлопцев и не удержал, ахнул, когда волна света, такого яркого, какого на земле и не бывает, обрушилась со всех сторон, и занялось дыхание…
– Добрый день, господа, вас приветствует Досмотр. Назовите пункт следования.
Ох, и голос был! Панский голос, хоть по-москальски говорил, но ладно и понятно, а только жуть брала, будто мертвая статуя свой каменный рот открыла.
Отвечал Юдка. Складно отвечал, хоть ни слова не разобрать. Нет, не зря душегубца помиловали до поры, ох, не зря!
– Пожалуйста, документы на контроль, – сказал каменный голос, эхом прокатился по всему телу, зазвенел в костях.
Логин чуть приоткрыл глаза.
Хлопцы собрались вокруг своего сотника, плечо к плечу и спина к спине, готовы отразить врага, откуда бы он ни появился. У многих в руках были обнаженные шабли; Хведир держал за руку пана Рио, один только Юдка стоял в стороне, и, глянув душегубцу в лицо, сотник едва узнал его. Силен, жид! Тогда на площади, перед лютой смертью у него не было такого лица.
В воздухе перед Юдкой возникло белое, как подушка, облако. Оскалившись, Юдка опустил туда левую руку. Оглянулся, безошибочно нашел взглядом Логина и Рио:
– Предъявляйте!
Сотник почуял, как по лысине катится пот. Попробовал вспомнить молитву – не сумел; гадливо осмотрел белое облако, возникшее и перед ним тоже, мысленно плюнул, скрутил левой рукой дулю и сунул в клубящийся мягкий морок.
– Спасибо, – сказал каменный голос, вполне, кажется, удовлетворенный. – Предъявите личности для досмотра.
Рядом явственно охнул Свербигуз. Хлопцы зашатались, кто-то принялся читать «Отче наш» и запнулся на третьем же слове. Сотник ощутил, как поверх режущего света наваливается тьма, и тьма стократ хуже, как будто к отворенным жилам присосались тысячи упырей и пьют, пьют…
А потом послышался другой голос – будто железом провели по стеклу:
– Коллективная виза оформлена неправильно. Кроме того, двое из проходящих Досмотр находятся под заклятием и, хоть у каждого имеется виза на дополнительную душу, пересечение Рубежа для них требует особого разрешения. У одного из проходящих Досмотр имеется запрещенный к вывозу артефакт! Едва ли не весь спектр нарушений! А вам известно, что лиц, уличенных в нарушении визового режима, постигает административная ответственность?
Сотник понял, что теряет сознание. Пошатнувшись, размашисто перекрестился. Раз, другой, третий…
Юдка стоял, широко расставив ноги, сжимая в кулаке золотой медальон.
«Всех рубить и вперед прорываться…» Кого – всех?! Нет ведь ни души, голоса одни кругом да еще свет!
Тут уж как доля скажет!.. Интересно, а Юдка понял уже, своя смена или чужая?!
– Вперед, – сказал Юдка одними губами.
И сотник воздел над головой шаблю:
– Хлопцы-ы! За мной! Рубай! Як капусту! Впере-од!
