"Ты сделаешь все, что понадобится. Завтра явишься к отцу а там посмотрим. Если нужно будет убить - убьешь. Если нужно будет обмануть - обманешь. Если нужно будет предать - предашь. Твой личный Номос важнее предрассудков. Ты справишься".
И безумный треск наконец исчез. Лишь перекликались угли в догорающем костре, подергиваясь сизой изморозью пепла.
Рыжий басиленок тупо смотрел в пустую чашу.
- Ты чего, да?
- спросил эфиоп.
- Ничего.
ИТАКА
Безымянная бухта, Север Близ Грота Наяа (Моноапя1)
Галька ворочалась под босыми ступнями. Сандалии остались у костра, возвращаться за ними было лень, и с неба насмешливо мерцали мириады глаз звездного титана Аргуса.
Другой Аргус - земной - бесшумно стелился позади.
Было плохо. Ой, мамочки, как же. плохо-то! В ушах насмешливо толклась память о треске, раздирающем бытие надвое. Ты безумец! рыжий, ты безумец! кого боги хотят покарать...
Ворочалась галька.
Ворочалось море; бормотало обидные слова.
- Ну ты-то! ты-то чего за мной ходишь! Что тебе надо?!
Пожав плечами, Старик отстал.
- Не уходи! подскажи! посоветуй!
- Что тебе подсказать?
- Я сумасшедший?
сом.
*Монодия - песнь или часть песни, исполняемая одним голо
-Да.
Еще два года назад выяснилось: разговаривая со Стариком, не обязательно произносить слова вслух. Это помогло. В последнее время удавалось даже вести две беседы одновременно: первую - с отцом, с даматом Алкимом Ментором, Эвмеем - да мало ли с кем еще?! А другую слышимую чужими не более, чем слышно эхо молчания со Стариком. Мама была рада... и во взглядах родных, вспыхивающих украдкой, перестала сквозить боль и неизбывная грусть.
Они ведь не слышали приговора:
- Я сумасшедший?
- Да.
- И что мне теперь делать?
- Ты сумасшедший, потому что собираешься что-то делать.
- Разве это плохо?
- Что-то делать? Нет. Не плохо. А почему ты решил, что быть сумасшедшим плохо? Тебе так сказали, да?
Последние слова Старика живо напомнили эфиопскую манеру разговора.
- Прекрати отвечать вопросом на вопрос!
- Если я стану отвечать на вопрос ответом, я тебя убью. Ты умрешь, а я стану тобой. Хочешь?
- Нет...
- Тогда не говори глупости. И научись самостоятельно отвечать на вопросы, которые ты задаешь, а я лишь повторяю другими словами. Хорошо? плохо? ответы убийцы вопросов. И сами по себе - будущие вопросы.
- Ты врешь! Я хочу, чтобы мне было хорошо! маме - хорошо! папе! няне!.. тебе, будь ты проклят!
- Пелопс, сын Тантала, взялся воевать с Илом, владыкой дарданов, и проиграл. Пелопсу было плохо, а Илу - хорошо. Затем Пелопс влюбился в прекрасную Гипподамию, и ему сперва стало хорошо, а затем плохо, ибо отец прекрасной Гипподамии, писский басилей Эномай, вызывал женихов на колесничные состязания и, победив, убивал. Кстати, самому Эномаю от этого было хорошо, а его дочери плохо. Тогда хитроумный Пелопс подкупил некоего Миртила, колесничного мастера, и тот подменил в колеснице Эномая бронзовую чеку на восковую. Эномай оазбился и погиб, отчего ему стало плохо; Пелопс женился на прекрасной Гипподамии, отчего ему стало хорошо. Позже он столкнул Миртила-предателя со скалы, а умирающий Миртил проклял потомство Пелопса на века, и всем стало плохо: Миртилу, Гипподамии, Пелопсу и их потомству. Аэды поют о проклятии Пелопса на рынках, получая обильную мзду, и аэдам хорошо. Ты видишь во всем этом хоть какой-нибудь высший смысл?
- Я еще маленький! Я не понимаю тебя!
- Ты сумасшедший. Тебе не нужно понимать.
- Но я слышу треск! я вижу трещины! я чувствую опасность!
- и не знаю, что делать!..
- Ты сумасшедший. Тебе не нужно понимать. Тебе нужно слышать, видеть, чувствовать и делать. Мальчик, ты даже представить себе не можешь, как тебе повезло...
Эта песнь была одноголосьем. Ибо ответы - убийцы вопросов.
СТРОФА-11 ЛУК И ЖИЗНЬ - ОДНО
Старик давно умолк, но душевный покой по-прежнему бежал рыжеволосого подростка. Урчал прибой, заботливо кутая валуны в пенную накидку, вылизывал берег, как ощенившаяся сука - слепых кутят; откатывался прочь, чтобы сразу вернуться. Шипы звезд терзали черную плоть небес; всегда здесь, рядом, и в то же время - неизмеримо далеко. Одиссей брел наугад, один в лживом мире, вдруг сжавшемся в точку, какой видится копейное жало, направленное тебе в лицо - и некому было дать дельный совет, протянуть руку помощи, подставить дружеское плечо. Он должен все сделать сам.
Что?!
"Ничего-о-о-о!.." - дразнилась нимфа Эхо.
Бухта прихотливо изгибалась, выводя рыжего к месту, куда итакийцы обычно не забредали, хотя ничего особенного здесь не таилось. Всего лишь иной вход в Грот Наяд чье чрево сейчас надежно укрывало груз кормчего Фрини-ха. Есть двери для хозяина; есть для рабов. Есть пути смертных и пути богов. Есть широкие дороги и тайные тропы. Негоже путать одно с другим. У пеннокудрых дев моря тоже должно быть свое, доступное только им, пристанище. Разве есть в этом что-либо обидное? противоестественное?..
И море смеялось звездами.
Еще в позапрошлом году Далеко Разящий привел Одиссея к гроту, предложив удивительную игру: "Пойди туда - не знаю куда, найди то - не знаю что". Телемаху не хватало слов, чтобы объяснить приятелю истинный смысл игры; он подпрыгивал на месте, размахивал руками и временами спрашивал, жадно заглядывая в глаза:
- Ты видишь? видишь?!
Одиссей хотел было сообщить, что все он вокруг прекрасно видит, и нечего, мол... Не сообщил. Промолчал. Вместо этого внимательно огляделся, цепляясь взглядом за каждую мелочь, по его мнению, способную оказаться необычной или хотя бы достойной внимания.
Как и следовало ожидать, ничего особенного не обнаружил.
- Эх ты!
- возмутился Телемах, показав Одиссею язык.
- Выпятился он... Ты что, на маму точно так же смотришь?
При чем здесь мама, Одиссей не понял.
- Эх ты!
- повторил Телемах.
- Дурила... Смотри еще раз. Вот что ты сейчас видишь?
- Море вижу. Бухту. Тебя, вредного, вижу.
- Еще!
- Камни вижу. Скалу. В скале грот есть, я там бывал.
- Ну и как?
- туманно осведомился Телемах.
- Что - "как"?
- Тебе в гроте понравилось?
- Ну...
- задумался мальчишка.
- Понравилось! Я еще представил, будто это пещера на Крите, где младенчик Зевс от своего отца-богоеда прятался! Вроде бы темно, а солнце снаружи выглянет - блики по стенам пляшут, играют... Красиво!
- Ты любишь Грот Наяд?
Вот уж спросил так спросил, кучерявый!..
- Н-не знаю... люблю, наверное... Далеко Разящий обидно передразнил:
- Наверное! Все у него - наверное! А нужно - наверняка! Думай! Сердцем думай!..
Одиссей честно попытался. Зажмурил глаза, вспоминая: вот он впервые входит в Грот Наяд. Рябой Эвмей с Эвриклеей остались позади, они рядом, но в то же время далеко, не здесь! Он наедине с весельем солнечных бликов, играющих на стенах в пятнашки, наедине с темнотой, прячущейся в глубине; но темнота лишь притворяется страшной, а за спиной ласково нашептывает прибой вечное:
"Шшшли-пришшшли-вышшшли! шшшли-пришшшли..." - мир замкнулся привычным яйцом, центром которого был рыжий мальчишка, Грот Наяд ощутился частью этого яйца, частью Номоса, неотъемлемой, естественной долей, и вдруг подумалось: а здорово, наверное, было бы тут жить! Мысль явилась совершенно внезапной, безумной, с вяжущим привкусом гранатового сока - и оттого необъяснимо привлекательной. Новое чувство захлестнуло с головой, мягко увлекая в глубину; шшшли-пришшшли-вы-шшшли..
- Да! Люблю!
...когда Одиссей очнулся, поспешно открыв глаза, то с удивлением обнаружил: оказывается, он уже не стоит на месте, а идет. В обход скалы, к другому краю Безымянной бухты.
- Эх ты!
- в третий раз крикнул Далеко Разящий. Но сейчас в его крике не было ничего обидного; напротив, этот крик был вовремя подставленным плечом. Зачем остановился?! ведь получилось! Получилось!!! А зажмуриваться не обязательно...
Во второй раз волнующее чувство возникло быстрее, и Одиссей уверенно зашагал туда, куда мягко влекла его теплая волна любви к Гроту Наяд. Он словно был внутри грота, просто ему недоставало какой-то малой капельки' прикоснулся к чуду, увидел тайну краем глаза, не успев охватить целиком - и теперь недостающая часть звала его к себе.
Он шел на зов.
Оказывается, любить - это очень просто...
Вход открылся сам собой: вот только что кругом беспорядочно громоздились крутобокие валуны - а вот они расступились, и Одиссей даже не сразу понял, что он внутри грота.
Только с другой стороны!
Он стоял по колено в воде, забыв снять сандалии, зачарованно глядя на известковые сосульки сталактитов, свешивающиеся с купола-свода; слушал звонкую капель, и капли вспыхивали золотыми искорками в лучах предзакатного солнца...
- Вот это да!..
- только и смог выдохнуть рыжий. Здесь было не просто красиво - здесь... Нет, ему не удалось облечь в слова переполнявшие сердце чувства. На краткий миг показалось: из воды тянутся прозрачные пенные фигуры... изгиб бедра, прихотливо изогнутое запястье!
- но тут, в самый неподходящий момент, снаружи донеслось давно ставшее привычным:
- Одиссе-е-ей! Ты где, маленький хозяин? Одиссе-е-ей!
Легко убить очарование.
Крикни погромче, и конец.
Однако мальчик, как ни странно, ничуть не обиделся на позвавшую его няню. Сейчас он любил все вокруг: грот с его веселой капелью и призраками пенных дев, предзакатное солнце, морской берег, своего друга Телемаха, няню, отца, мать, веселого Эвмея, драчливого Эврилоха, дядю Алкима с его больной ногой...
На ум пришли нянины сказки, где герои неслись с края на край Ойкумены через таинственные Дромосы - коридоры богов, открывающиеся только по велению бессмертных.
- Это Дромос, да?
- и, видя недоуменное лицо Телемаха: - Ну, тайный ход?
- Нет, - Далеко Разящий внезапно снова обиделся: впрочем, остыл он еще быстрее, грустно улыбнувшись про себя.
- Здесь нет Дромоса. Тайные ходы нужны, когда не любишь. Тогда ломишься силой, подкрадываешься со спины или идешь в обход. Когда любишь, просто идешь. Навстречу; без тайны.
Он потер висок, словно у него вдруг заболела голова, и пообещал:
- Мы сюда еще придем.
Далеко Разящий сдержал слово.
* * *
Одиссей никогда раньше не заходил в Грот Наяд после заката, да еще с этой стороны. Остановился перед черным зевом входа в нерешительности. Одно дело являться сюда вместе с Далеко Разящим, и совсем другое - притащиться одному среди ночи! Вот если бы к нему домой так, без спросу, ввалились - ему бы понравилось?
- Радуйся, Сердящий Богов!
От неожиданности рыжий подросток вздрогнул; резко обернулся.
Смех был продолжением приветствия.
Кучерявый Телемах - помяни, и появится!
- любил внезапность. Да и сам Одиссей достаточно вырос, чтобы однажды напрямую спросить:
- Ты бог?
Ответ был такой же прямой и очень серьезный
-Нет.
Больше они к этой теме не возвращались.
Врать Далеко Разящий не умел.
...он действительно никогда не врал. К сожалению, этому я так и не сумел от него научиться. А жаль: я ведь тоже не бог...
- Радуйся, Далеко Разящий! Я вот как раз думаю: зайти или не стоит?
За прошедшие годы Телемах вырос, вытянулся; сейчас он был почти на голову выше коренастого Одиссея. В серебристом блеске звезд черты Далеко Разящего странно заострились и смотрелись сейчас неправдоподобно четко и...
Одухотворенно, что ли?
Телемах весело тряхнул буйными кудрями - и наваждение исчезло: характер у Одиссеева друга оставался родом из детства: озорной и нарочито таинственный.
- А что тут думать? Пошли! Сегодня Ночь Игры!.. Наяды не будут против.
Откуда Телемаху известно, что наяды не будут против и что за Игра предстоит, - этого Одиссей спрашивать не стал. Просто зашлепал по мелкой, на удивление теплой для этого сезона воде вслед за другом. .
В гроте клубилась почти осязаемая тьма, но она не казалась промозглой, сырой или зловещей. Редкие блики лунного света у входа и падающие с потолка капли, время от времени взблескивая в золотой паутине, лишь подчеркивали темноту, не разгоняя ее. Тьма вкрадчиво нашептывала в уши разные пустяки, ласкалась, заигрывала, весело смеялась знакомой капелью - пожалуй, ночью здесь было не хуже, чем днем!
Лучше!
- Я знал, что тебе понравится, - шепнул, останавливаясь, Телемах. Одиссей тоже остановился. Неужели наяды сейчас явятся им?! Да еще и примут в Игру?!
- Помнишь, ты хотел пострелять в темноте, на звук?
- Конечно!
- Самое время. Доставай лук. Это и будет Игра - вернее, часть ее.
Одиссей кивнул, не сомневаясь, что Далеко Разящий прекрасно видит его в темноте. Затем протянул руку и привычно напряг ладонь, медленно сводя пальцы, ставшие вдруг слегка влажными.
Мгновение - и в его руке возник лук.
* * *
Мне было восемь лет, когда мы с Телемахом впервые стащили мой лук из кладовой, где он хранился. Дверь в кладовую висела не на ременных, а на бронзовых петлях, и запиралась не на щеколду, как большинство дверей в ба-силейском доме (многие и на щеколду-то не запирались!), а на два засова и самый настоящий замок, который открывался медным ключом.
В общем, неприступная твердыня. Надо было или украсть сначала ключ (я даже не знал, где папа его прячет, а спросить - боязно), или...
Мы выбрали второе "или".
Как ни странно, малолетние взломщики вполне преуспели в своем деле. При помощи няниной заколки и обломка ножа без рукояти крепость пала, и вожделенный лук (заодно с полупустым колчаном) оказался в руках двух сорванцов.
Стрелять было решено в саду. В дальнем его конце, у стены, куда редко кто забирался. Еще по дороге, остановившись, я попытался натянуть на лук тетиву.
Тщетно!
Помнится, я едва не расплакался от собственного бессилия!
- Можно? дай я попробую?!
- попросил Телемах с робостью, и я, не раздумывая, протянул ему лук.
И тут Далеко Разящий стал иным. Как будто мое разрешение изменило правила игры; как будто я снял оковы и распахнул дверь темницы настежь; иди! свободен! Сквозь сорванца-шалопая проступило что-то, кто-то... Ни тьма, ни свет, ни плач, ни смех: вечно враждующие пряди бытия, туго заплетенные в косу. Даже страшно. Наверное, в тот миг я впервые заподозрил в нем бога.
И ошибся.
Теперь знаю: ошибся.
Телемах как-то по-особому принял от меня лук - так принимают на руки капризного младенца, готового с минуты на минуту обделаться. Дурацкое сравнение! полагаю, оно принадлежит мне-большому, ибо непоседе-мальчишке такое вряд ли придет в голову! Забыв о моем существовании, Далеко Разящий бережно, с трепетом огладил лук, задумчиво повертел в пальцах ушко тетивы - и вдруг, одним легким движением, с улыбкой согнул древко и натянул радостно зазвеневшую тетиву.
- Вот так, - кивнул он, словно доказал невесть что невесть кому.
- А ты думал: только силой?.. ах, Стрелок Стрелок!..
Мне вовсе не было обидно или удивительно. Я и сам частенько разговаривал с невидимыми прочим собеседниками, под оханье: "Боги, за что караете?!"; отчего бы и Телемаху... Меня обуревала зависть. Лук мой! мне его подарил добрый, милый дедушка!
- а натянул лук Телемах.
