Так случилось.
- Тут они нас не найдут!
- радостно сообщил кучерявый.
- Ага!
- кивнул рыжий, оглядываясь по сторонам.
- А я тебя видел уже. Тебя как зовут?
Кучерявый на миг запнулся, словно прикидывая, и Одиссей еще успел удивиться: разве можно забыть собственное имя?!
- Знаешь, зови меня Телемахом, - наконец представился кучерявый с откровенной гордостью.
- Далеко Разящим.
- А я Одиссей! Сердящий Богов. Сын басилея Лаэрта, - выпятил в ответ грудь наследник итакийского престола.
- Ты здесь с кем играешь?
- С тобой, - пожал плечами Телемах.
- А ты один?
Одиссей плохо понимал, как можно играть одному. С друзьями куда интереснее!
- Один.
- Без взрослых?!
- совсем уж изумился рыжий баси-ленок.
- Тебя отпустили?
- Отпустили.
- Здорово...
- Зависть оказалась горькой на вкус.
- А меня одного не отпускают еще. С нами няня Эвриклея. И Эвмей, мой лучший раб. Только он заснул. Кажется.
Телемах ухмыльнулся:
- Ну и пусть дрыхнет, соня!
- А давай с нами!
- щедро предложил Одиссей. Наверное, кучерявому наскучило одиночество. Надо обязательно принять его в игру!
- Потом...
- неопределенно протянул Телемах.
- Когда-нибудь. Лучше мы с тобой из луков постреляем.
Только сейчас Одиссей обратил внимание на лук Телемаха. Лук был маленький, детский, ненамного больше, чем его собственный - зато сделан так, что зависть выросла выше Олимпа! Получше иного настоящего! Тут тебе и хитрый изгиб, и полировка, и резьба - цветы всякие, и листики, в придачу разукрашены, как папина клумба! И накладки костяные, и даже тетива - подумать только!
- разноцветная!
Радуга, не тетива!
- Ух ты!
- не удержался Одиссей. Но тут же не преминул похвастаться:
- А у меня настоящий лук есть! Во-о-от такенный! Мне его дедушка Автолик подарил! А тебе твой тоже дедушка подарил?
- Нет, мне - папа, - Телемах ухмыльнулся чему-то своему.
- Хороший у тебя папа!
- Ага. Мой папа - ого-го! Ну что, давай стрелять?
- Давай! А куда?
- А вон видишь - камень? А на камне - фигурка деревянная.
- Вижу.
В дальнем конце поляны действительно возвышался бесформенный ноздреватый камень. И на нем стояла фигурка - отсюда не разглядишь, чья. Но Одиссею на миг показалось: фигурка не деревянная, а золотая. Наверное, солнечный луч шутки шутит.
Оказывается, Телемах успел заранее подготовить мишень.
- Стреляй!
- Далеко-о-о...
- протянул Одиссей; но, тем не менее, вскинул лук, натянул его до упора и выстрелил.
Для игрушки-самоделки и мальца ростом в два локтя это был отличный выстрел. Тростинка-стрела с наконечником, обмотанным полоской меха, ткнулась в подножие камня.
- Я ж говорил - далеко!
- развел руками Одиссей.
- Он говорил!
- обидно расхохотался Телемах.
-Смотри!
Кучерявый поднял свой разукрашенный лук. Медленно оттянул тетиву - и Одиссей даже не понял, в какой момент короткая стрела с бутоном розы, закрепленным вместо наконечника, прянула к цели.
Просто была стрела на тетиве - и нет ее.
Просто стояла мишень на камне - и уже не стоит.
Исчезла. Как ветром сдуло.
До камня мальчишки добежали одновременно. Искусно вырезанная и позолоченная фигурка юноши-лучника валялась на траве, стрела - рядом, а во рту юноша закусил алый бутон.
- Ну конечно, из такого-то лука...
- со слезами в голосе протянул Одиссей.
- Хочешь, дам стрельнуть?
- великодушно предложил кучерявый.
-Ага!
Стрела была поднята, мишень установлена на место, и Одиссей радостно схватил Телемахов лук вместе с новой стрелой - краен оголо вко и.
...Все вещи несут на себе отпечаток своих хозяев. Владельцев. Или мастеров, кто их сделал. Все, без исключения.
Но иногда это проявляется особенно сильно.
У меня ощущение "вещности" почему-то связано в первую очередь с луками.
Я почувствовал дрожь в теле, когда впервые взял в руки лук, завещанный мне дедом, Волком-Одиночкой. И то же самое произошло, когда я впервые коснулся лука кучерявого Телемаха.
Нет, не то же самое.
Иначе.
Мир налился красками, заиграл солнечным глянцем, умытый нянькой-дождем; мир заулыбался мне - и я невольно улыбнулся в ответ. Я любил этот мир! дождь! свет! Мне было хорошо в нем! И я не хотел обижать деревянного лучника-мишень, пронзая его своей стрелой - я выстрелил, любя.
Как не дано большинству.
Мишень качнулась и медленно завалилась на бок - стрела лишь игриво ткнула фигурку в бок, уносясь дальше.
Дескать: ну что же ты? Догоняй!..
- Неплохо для начала, - покровительственно заявил кучерявый Телемах. Потом я тебе покажу, как надо стрелять по-настоящему!
И я совсем не обиделся на покровительственный тон, словно почувствовал мальчишка имеет на это право.
Хотя, конечно, тогда я ни о чем таком не думал.
- А ты мне дашь пострелять из своего настоящего лука?
- сразу поинтересовался Телемах.
Гордость наполнила меня до краев. Лук кучерявого просто замечательный - но дедушкин лук все равно лучше!
- Конечно, дам!
- великодушно пообещал я.
Впоследствии я сдержал слово.
* * *
- Ты где прятался? Мы тебя искали-искали... Одиссей покосился в сторону терновника.
- Вон там.
-- Врешь! Мы тут все облазили! Не было тебя там!
- Там терн... не пролезешь...
- Антифат вдруг запнулся, глядя на указанный Одиссеем проход.
- Не было тут тропинки! Не было!
- Это у тебя глаз нету! Вот она!
За кустами все оказалось по-прежнему: ноздреватый бесформенный камень, истоптанная трава - только кучерявый Телемах с фигуркой-мишенью куда-то исчезли.
- ...Не заметили!
- сокрушался Эврилох.
- Голос даже твой слышали! Ты нас дразнил! Слепыми совами и этими... землеройками. По шее тебе за это надо...
Ему, Одиссею, - по шее?! От какого-то Эврилоха?! Во-первых, никого он не дразнил, а во-вторых...
- А ну, попробуй!
- И попробую!
Подоспевшей Эвриклее с трудом удалось разнять драчунов - пора было идти обедать.
ЭПОД
ИТАКА
Запаанып склон горы Этос; авориовая терраса (СФрагппа1)
...меня рвало прошлым.
До судорог.
До пены на губах; пока не пошла желчь.
Пловец, я вырвался из моря воспоминаний, разомкнул его цепкие объятия куда погрузился сам, по доброй воле, в не очень здравом уме и отнюдь не трезвой памяти;
Сфрагида - часть кифаредического нома, где автор (исполнитель) вместе с основной мыслью-рефреном обязательно называет свое имя.
Я бил руками по волнам событий, баламутил воду дней, тонул в былом и вновь всплывал на поверхность...
Я возвращался. Возвращался и уходил, уходил и возвращался, пока не перестал различать: где уход? где возвращение?
Где я?! кто я?!
А проклятый аэд-невидимка все скрипел в ночи стилосом:
- ...Вспухло все тело его; извергая и ртом, и ноздрями Воду морскую, он пал наконец бездыханный, безгласный, Память утратив, на землю; бесчувствие им овладело...
Измученный, я пластом лежал на спасительном берегу настоящего - на настоящем спасительном берегу?..
- ожидая, когда вновь рискну вернуться в воды прошлого.
Я вернусь.
* * *
Зеленая звезда качается над утесами. Стонет от ветра.
"Эй! тля-однодневка! видишь ли?!" Кто из нас кому шепчет это?
- Я убью тысячу врагов! я!! тысячу!!!
Они там, внизу, у кораблей, полагают, что я сейчас разговариваю с богами. Я, их басилей. Военный вождь. Иначе они не видят ни одной причины, почему бы мне не спуститься к ним, будущим соратникам, каждый из которых уверен в каждом, как копейная рука уверена в щитовой; действительно, почему бы не тискать податливых женщин, не пить вино и почему бы не кричать во всю глотку о заветной тысяче, только и ждущей, когда ты наконец придешь и убьешь ее - если, конечно, ты не разговариваешь с богами?!
В каком-то смысле они правы.
В прямом. .
К глазам мало-помалу возвращается способность видеть.
Тень.
В углу террасы; у перил.
- Кто?! кто ты?!
- Я - твоя тень.
...это Старик.
Врешь! Ты не моя тень! ты просто тень!
Ты совершенно на меня не похож!
Дергаю плечом - насмешливо, с издевкой. Давай! повтори! раз ты моя тень!
Он сидит на корточках в углу террасы, невидимый ни кому, кроме меня; впрочем, здесь больше никого и нет.
Не хочет дергать плечом.
- Это ты на меня не похож. Пока. И добавляет-чуть погодя:
- Дурак. Если бы в самом начале я пришел к тебе по другому - моей тенью был бы ты. Навсегда; без исхода. Атак... я готов подождать.
Он готов подождать. Нет, вы слышите: моя тень, знаете ли, любезно готова подождать! А я не готов. Мне с рассветом отплывать на войну. Меня проводили жена и любовница. Мою печень ждет самый шустрый копейщик в Пергаме'. А я не гордый. Я согласен ждать здесь. Я согласен самого шустрого .с его копьем оставить кому-нибудь другому: громиле Аяксу-Большому, богоравному Диомеду из Аргоса или, на худой конец, моему другу детства Эврилоху.
- Согласен?
Да, Старик. Ты не ошибся. Согласен; целиком и полностью. Я, Одиссей Лаэртид, не стану бить себя кулаком в грудь и кричать, что готов положить душу за други своя, что заслоню собой любого, лишь бы он жил, и с радостью отойду в Аидову мглистую область, утешаясь прощальными кличами товарищей.
Лучше я сам провожу их на погребальный костер; горе войдет в мое сердце, но не разорвет его. Я собираюсь жить. Я собираюсь выжить. Я собираюсь вернуться.
Мне девятнадцать лет, и я отправляюсь на войну.
Пергам - троянский акрополь (букв. "вышгород", кремль) - верхняя укрепленная часть города.
Аэд-невидимка! Что ты пишешь?
- Если уж коротки дни мои, годы ущербны - Зевс-Громовержец, ты должен мне славы за это?
Вычеркни! разровняй воск! Зевс, не слушай дурака!!! Напиши иначе:
- Я б на земле предпочел батраком за ничтожную плату
У бедняка безнадельного вечно и тяжко работать,
Нежели быть повелителем мертвых, простившихся с жизнью!
Меня тошнит памятью; и вместе с прочими я извергаю тот день, когда мне впервые стало скучно. Когда рассудок неугомонного мальчишки впервые превратился в ледяное лезвие, в капельку черной бронзы; когда я ощутил мой личный Номос, еще не зная истинного значения этого слова - душой, сердцем, нутром, тайной глубиной, куда ныряешь за смертью или прозрением.
Это случилось в саду.
Я был один. "Одиссей!
- позвала издалека мама.
- Иди кушать!" Я оторвался от песочных башенок и внезапно почувствовал себя птенцом в скорлупе. Земля, небо, я сам - все слилось на миг в единое целое: отцовский дом с садом, луг, куда меня водили гулять, бухта Ретра, куда мы ездили на праздник урожая, небо над головой - свинцовое зимой, прозрачно-лазурное осенью, укрытое пеной облаков; люди - папа, мама, няня, рябой свинопас, друзья-мальчишки, дядя Алким... боги, чьи имена были для меня плохо понятны, но которым я молился, потому что ребенку сказали: так надо!..
Яйцо.
И я - внутри; в центре.
Яйцо пульсировало, грозя увеличиться в размерах или треснуть. Мне было скучно; нет!
- мне стало скучно. Ушел страх, радость, боль и недоумение; холодно!.. холодно! Рыжеволосый мальчишка стоял в яйце, в своем личном Номосе, без слов понимая главное: я совершу все, что не позволит скорлупе треснуть.
Все, необходимое для спасения; в первую очередь, для спасения самого себя, ибо я - центр маленькой вселенной.
Ибо без меня моей вселенной будет плохо, потому что ее не будет вовсе.
- Одиссей! Иди кушать!
Я побежал на зов. Даже не зная, что видение ушло, а знание осталось. Оно, это новое знание, властно пело во мне: я! сделаю! все! Никогда больше я не дремал на уроках дяди Алкима, впитывая его слова, будто губка - воду; никогда не подходил к краю утеса ближе, чем следовало, убивая насмешки приятелей быстрым и обидным ответом, карабкаясь на скалы с риском сорваться, я вымерял риск грядущей пользой - окрепшими пальцами, чутьем тела, силой! даже совершая глупости, я понимал: это необходимо ради обретения опыта...
Нет.
Ничего я не понимал.
Я и сейчас-то мало что понимаю.
Мальчишка оставался мальчишкой, отнюдь не превращаясь в маленького старца. Но время трещин на скорлупе отодвигалось в туман неслучившегося.
Если б еще знать: потерял я или приобрел?!
...А ты, мой Старик? моя тень?
Ты ведь почувствовал, да?!
Иначе зачем ты послушался меня, когда я не позволил тебе отогнать явившегося однажды бесплотного бродягу, и даже помог мне в строительстве кенотафа?
А потом еще раз.
И еще.
Неужели ты знал: придет ночь, одна из многих, и я скажу:
- Я вернусь!
ПЕСНЬ ВТОРАЯ ООП" ЖЕНИХ, ОПНА СТРЕЛА И ДЮЖИНА КОЛЕЦ
И море, и Гомер - все движется
любовью. Кого же слушать мне? И вот Гомер
молчит. И море черное, витийствуя, шумит И с тяжким грохотом подходит
к изголовью. О. Мандельштам
СТРОФА-1 БЕЙ РАБОВ, СПАСАЙ ИТАКУ!
Говорят, была у Сатира Аркадского волшебная раковина. Дунешь на гору ужаснутся камни, вниз сбегут. Дунешь на море - ужаснутся волны, прочь отхлынут. Дунешь на небо - ужаснутся облака, кинутся врассыпную, а следом ветра-свистоплясы, а следом Гелиос-Всевидец, теряя на бегу лучи-сполохи.
Так вот, один итакийский козленок - почти взрослый, можно сказать даже, совсем козел - орал куда ужасней.
- Ры-жий! Ры-жий!
-Ря-бой! Ря-бой! Мнения разделились.
И над всем этим гвалтом - истошное "М-ме! ммм-ммеее! ммме-е-еррзавцы!.."
Даже сейчас, едва вспомню: дрожь по телу... я вернулся.
Второй козел - совсем козел безо всяких "почти" и "можно сказать" - молчал, как мятежник-титан под Зевесовым перуном. Онемел; закусил бороду, полагая происходящее особым козлиным кошмаром, которому рано или поздно придется развеяться.
Ничуть не бывало.
- Рябой! жми!
- Ры-жий! держись, басиленок!!!
На бревне, перекинутом через ручей, раскорякой топтались двое чудовищ. Ну посудите сами: можно ли назвать людьми тех, кто взял сыромятные ремни да и прикрутил себе на спину по живому козлу?! Бедные животные простирали копыта к небесам, моля о пощаде, дергались, мотали рогатыми головами, а подлым мучителям хоть бы что!
В придачу еще и на бревно взгромоздились...
Вот одно чудовище - только и видно за рогами-космами, что ослепительно-рыжее!
- присело еще ниже, едва ли не вцепившись босыми пальцами ног в кору. Потянулось лапой, достало, ухватило всей пятерней лодыжку соперника. На себя... еще...
Фигушки!
С тем же успехом можно было двигать Олимп.
Зато соперник, повыше вскинув своего козла, прихватил ладонью затылок рыжего чудовища. Надавил вниз и на себя.
Гиблое дело.
Брось, не срамись!
...Пошли руки навстречу друг другу
Заиграли, заплясали. Убрать, прихватить, дернуть; дернуть, убрать, прихватить. Шустрей, пальцы! ловчей, плечи! не выдайте, локти! О коленках и речи нет: подломится невпопад - лететь брызгам радугой, божьей вестницей!
- Ры-жий! ры-жий!
- Мм-м-ме!
- Ааааааааах!
Сдернули рыжего. Увлекся. Припал коварный враг к бревну, подвела врага хромая нога; тут бы ему и конец, да вместо конца начало случилось. Долго объяснять, откуда что - короче, лети, друг-рыжий, в ручей.
Скучно рыжему самому лететь.
Обидно.
Бей рабов!!!
И когда он пере-из-под-вывернулся?! когда вражьи щиколотки ухватить успел?
- а, какая теперь разница... пальцы-крючья, мозоли из черной бронзы кованы, под ногтями белым-бело, хоть Гефестовыми клещами разжимай!..
Брызги - до неба.
Воплей - хоть оглохни.
